Минный заградитель уже разворачивался, показывая переделанную в транцевую, как у эсминца, корму с узкой рельсовой колеей для ската. Ребятам где-то три часа хода до района выполнения боевой задачи, и каждую минуту их могут перехватить. Сама постановка заграждения может занять минут пятнадцать или двадцать – и это уже напрямую зависит от подготовки команды, в которой Алексей вовсе не был уверен. Даже самого командира минзага он встретил вчера первый раз в жизни, и хотя парень ему весьма понравился, но опыт есть опыт: кадровый военный моряк, капитан-лейтенант Вдовый отдал бы четверть наличного корейского запаса мин только на то, чтобы вытренировать офицеров и матросов так, как в свое время тренировали его самого – до безрассудного автоматизма.
Отняв ладонь от виска, Алексей обернулся от дунувшего в лицо порыва холодного ветра с моря, принесшего стук двигателя и голоса команд. Лейтенант Ли стоял рядом, за плечом, и, оказывается, тоже отдавал честь – то ли помня правила, то ли просто копируя его. Солдаты-корейцы, грузившие мины на борт, и несколько портовых матросов также стояли на пристани и на мостках. Без всякого подобия строя, просто отдельными группками по нескольку человек, они стояли почему-то в полном молчании. Это было не просто «тихо», без выкриков и пожеланий удачи: молчание было каким-то неживым. Именно поэтому Алексей не почувствовал их за спиной – как любой человек, включая его, осознает присутствие других людей. Эта мелочь почему-то неприятно уколола его, и хотя ничего страшного в произошедшем не было, на душе от этого остался холодный, нехороший осадок.
Шагая к домику столовой передовой ВМБ, Алесей продолжал морщиться и уговаривать, убеждать себя в том, что в чужой стране могут и должны быть свои собственные традиции и суеверия, тем более в стране отсталой – какой, надо признать, является Корея. В советском флоте плохой приметой считалось отвечать на пожелание удачи в бою вежливыми словами. Может, и не везде, но по крайней мере на Балтийском и Северном флотах, где Алексей воевал от самого первого и до самого последнего дня войны, на такое пожелание надо было или выматериться, или как минимум грубо обругать пожелавшего. Почему – черт его знает, но вот так прижилось… Может, как рудимент какой-то народной традиции стародавних времен. Можно было припомнить, например, что в деревнях матерными ругательствами до сих пор отгоняют болезни от скота.
Ну кто его знает, как принято провожать в бой у корейцев… Может, у них так и надо: стоять, как на похоронах соседа, морща лицо от ветра, но не произнося ни слова. Интересно, переводчик Ли знает, или ему это так же удивительно – как китайцу из северной провинции и вдобавок бесконечно далекому от моря и военного флота человеку?
Внутренне посмеиваясь и проникаясь к своему «второму языку» все большим уважением, Алексей отмечал, что Ли ежедневно записывает на бумажки новые для себя слова и проговаривает их по 20 раз в день, пока произношение не станет если не чистым, то по крайней мере понятным. «Минреп», «гальвано-у-дарний», «ком-бини-рован-ний» – на этом слове он пока спотыкался чаще всего. Лейтенант с минзага, с его освоенным за полтора часа «Давай, давай!», мог оказаться в итоге гораздо более талантливым. Но слово было нужное – едва вступив в должность, Алексей сразу начал терзать флаг-минера по поводу необходимости использования современных, или по крайней мере «более современных», мин, – с индукционными, акустическими, комбинированными взрывателями, приборами срочности и кратности, и так далее. Если умело их применять, то даже не прикрытое береговой артиллерией и ударной авиацией, «мертвое» по сути заграждение может стоить интервентам немало пота. А пока они его будут тралить – можно будет поставить другое, в другом месте. Или в двух.
Погрузившийся в свои мысли Алексей вдруг заметил, что комвзвода Ли сзади начал какой-то разговор. Он обернулся на незнакомого солдата или матроса, зачем-то увязавшегося за ними, и тут в его голову пришла очередная неприятная мысль. Флагманский минер, советником при котором являлся капитан-лейтенант Вдовый, проводить заградитель в боевой поход не пришел. Почему – опять же, бес его знает. Он немолодой человек, и в два с лишним часа ночи, когда началась погрузка, а тем более к моменту выхода ему наверняка очень хотелось спать. С вечера они работали вместе, но вопрос о том, нужно ли Алексею идти на причал, а флаг-минеру оставаться, даже не вставал – все решилось как-то само собой. Плюс задача опять же была микроскопической: наверняка надменный старший офицер предположил, что шесть мин не стоят того, чтобы, не выспавшись, два–три дня потом ходить как поскользнувшийся. Но все равно… Когда балтийские «Марти» и «Урал» уходили ставить мины, было понятно, что флагманский минер флота должен или идти с ними, или, по крайней мере, непрерывно держать руку на пульсе происходящего – готовясь требовать прикрытие авиации, помощь Отряда легких сил и так далее. Никакой помощи, разумеется, почти никогда не было даже на той войне и уж точно не будет на этой, но Алексей, мысленно матюгнувшись, заключил, что спокойствие, с которым флагманский минер флота коммунистической Кореи относится к своей работе, объясняет то, что к ней с таким же спокойствием относятся и американцы с англичанами.
Они подошли к столовой и остановились, обметая сапоги заботливо приставленной к крыльцу метелочкой из плотных, коротко обрезанных сухих стеблей.
– Проголодались, товарищ военный советник? – спросил лейтенант Ли.
Проголодался Алексей отчаянно, потому что встал почти немедленно после того, как лег, а завтрака в четверть третьего ночи, разумеется, не было и быть не могло. С тех пор прошло не так уж и много времени, но все эти часы он провел на морозе, ощущая, как холодный ветер пробирается через швы бушлата. На часах не было еще шести, а он уже устал и наголодался впрок на целый день. Хотя если лейтенант со своим «Вымпелом» придет вовремя и без мин, то это, разумеется, будет стоить любого голода.
Заранее истекая слюной, он вошел в помещение столовой – немаленькую квадратную комнату, уставленную лавками и столами, со стенами, расписанными наивной батальной живописью.
– Что это такое изображено? – спросил Алексей переводчика, активно работая ложкой над миской с горячей рисовой кашей – насколько он уже понял, традиционным завтраком корейских моряков.
– Товарищ Ким Ир Сен, – сообщил тот.
– Ну, это понятно. А что он делает?
Лицо вождя корейских коммунистов Алексей уже научился узнавать: на большинстве изображений оно было одухотворенным, как, скажем, лицо декламирующего поэта. То, что на изрисованной гуашью стене, яркие краски с которой радовали глаз любого завтракающего или обедающего во флотской столовой передовой ВМБ Соганг, изображен именно будущий маршал Ким Ир Сен, Алексею было попятно. Непонятно ему было то, что делает Ким с таким странным видом. Местный художник, пожалуй, не слишком блистал талантом, и будущий маршал на росписи выглядел странно: его вдохновленное лицо не слишком вязалось со схематично изображенной винтовкой в руках и ползущей мимо колонной грузовиков.
Переводчик Ли спросил о чем-то солдата из рассевшегося за соседними столами взвода, добравшегося до столовой на 10–20 минут раньше их. Тот обменялся с друзьями несколькими быстрыми фразами, и переводчик Ли коротко сообщил, что нарисованная на стене сцена изображает отряд Антияпонской партизанской армии, который готовится к нападению на воинскую колонну японских захватчиков. Подумав, он добавил, что это происходит в Маньчжурии, в Китае.
– Да, – кивнул Алексей. Ну что ж, таким вождем можно гордиться. Молодой коммунист, с нуля создавший партизанский отряд, затем целую армию, мужественно дравшийся с интервентами без всякой надежды на успех и за считанные годы после завоеванной общими усилиями победы превративший сельскохозяйственный и ресурсный огрызок Японии в молодую и гордую своей независимостью страну, – это действительно, без шуток, вдохновляло.
– Я рад за вас, – искренне сказал Алексей ждущим хоть какой-то его реакции солдатам-корейцам и кивнул Ли, чтобы переводил сразу. – Ваш вождь – мужественный и стойкий человек. Я уверен, что и эту войну вы тоже выиграете. Я не сомневаюсь в этом.