Узел 2.0
Январь 1953 года
Посол Союза Советских Социалистических Республик в Корейской Народно-Демократической Республике генерал-лейтенант Разуваев занимал должность главного военного советника при Корейской Народной Армии с конца ноября 1950 года. Два с четвертью года на этой должности стоили ему десяти лет жизни, но это не имело никакого значения. Генералу было уже достаточно много лет, и в этой жизни он видел многое, чтобы не задумываться слишком сильно над тем, какая именно цифра будет написана на гранитной или сланцевой плите над его могилой, если эту плиту ему все же удастся заслужить. Пока вроде бы получалось.
Прибыв сутки назад в Москву, сейчас генерал-лейтенант стоял навытяжку около стула, отодвинутого от широкого, абсолютно пустого стола, и ожидал, что скажет ему Сталин. Сталин молчал – как молчал он последние несколько минут, мягко расхаживая из одного конца огромного светлого кабинета в другой.
Разуваеву показалось, что шаги Вождя замедляются и он вот-вот начнет говорить, но тот только покачал головой, сморщил нос и продолжил свое молчаливое хождение. Генерал-лейтенант, не шевелясь, продолжил следить за вождем, не опуская глаз ниже уровня его груди – почему-то ему казалось, что Сталину такое не понравится. «У великого человека есть чему поучиться, даже когда он молчит», – вспомнился ему классический афоризм – зацепившийся за память хвост нескольких лет того образования, которое в свое время мечтали ему дать родители. Генерал не был уверен, что именно так изречение формулируется по-русски, и, чтобы занять свои мысли в ожидании, он начат произносить его по-немецки, – так, как заучивал. „Von einem groβen Menschen kann man immer…»
– Товарищ Разуваев… – именно в этот момент и сказал вождь, неожиданно остановившись прямо посреди своего кабинета, причем достаточно далеко.
– Да, товарищ Сталин?
– Есть ли нам смысл устроить совместную встречу с товарищем Котовым, как вы считаете?
Голос вождя был глубоким и надтреснутым, и генерал с тоской и жалостью подумал о том, что за последний год Сталин постарел больше, чем за пять предшествующих лет. Нет чубука трубки в руке – к 1953 году генералиссимус бросил курить; не видно и знакомого по военным годам хищного блеска в глазах. Так выглядит старость.
– Полагаю, товарищ Сталин, что нет.
– С товарищем Дэ-хуаем?
Разуваев не знал, что ответить, но отвечать было надо, поэтому он снова сказал «Полагаю, что нет». Генерал-лейтенант Котов-Легоньков занимал должность главного военного советника при контингенте КНД, то есть Китайских Народных Добровольцев в Корее, генерал Пэн Дэ-хуай был собственно главнокомандующим силами КНД в Корее. Обоих генерал Разуваев достаточно хорошо знал, а дипломатический пост, полученный им «в нагрузку» к военному, все же в какой-то степени позволял ему решать некоторые вопросы и за них.
– Я не уверен, что вы понимаете всю серьезность момента, товарищ Разуваев, – с сомнением сказал Сталин.
Глубоко внутри себя генерал передернулся, но твердым и уверенным голосом возразил, что все достаточно хорошо понимает.
– Война на распутье, – произнес Сталин после глубокой, продолжительной, напряженной до звона в ушах паузы, и главному военному советнику при КНА уже не в первый раз с начала их многосложного разговора подумалось о том, что вождь иногда разговаривает сам с собой, поглядывая на собеседников только для удобства.
– Ни разу после вступления США в полномасштабную войну я не верил, что Ким Ир Сену удастся добиться победы. Хотя, конечно, начало было обнадеживающим…
Он снова помолчал и с отсутствующим видом посмотрел на свою свободную ладонь.
– Мы с вами и не слишком пытались помогать корейцам побеждать в этой войне, мы пытались хоть чуть-чуть помочь им обороняться. Но иногда мне казалось, что у них нет другого выхода, кроме как победить. Это, товарищ Разуваев, просто грустно.
Произнесенное слово было настолько необычным для этого кабинета, что генерал моргнул, и только многолетняя, въевшаяся уже в душу привычка к самоконтролю помогла ему не приподнять брови. К счастью, даже при том, что последняя фраза Сталина была обращена непосредственно к нему, сам Вождь в эту секунду находился метрах в шести или семи, лицом к висящей на стене карте, занавешенной сейчас широким белым полотнищем, и благодаря этому ничего не заметил.
– Я признаю, что мне сложно предугадать, что именно выберут американцы в качестве выхода из ситуации, в которую они сами себя загнали. Многие, а то и просто все возможные варианты мы с вами сегодня если не обсудили, то по крайней мере упомянули. Хоть какой-то худой, рваный мир в результате этих очередных дурацких переговоров в Паньмуньчжоне. Или – введение в войну уже не экспедиционных корпусов, а полностью развернутых армий всех участников конфликта. Как вариант – всех без, скажем, Греции и Турции. Всех с Турцией, но без Франции. – Сталин усмехнулся в свои седые усы. – Или без Абиссинии. Полномасштабное вторжение – уже под своими собственными флагами, а не под тряпкой ООН. Удар в основание Корейского полуострова. Высадка в район Шанхая. Высадка в район Находки и Владивостока. В район устья Тумыня, с выходом к Амурску и Хабаровску. Атомный удар по нашим группировкам в Европе. Развертывание на пространстве от Лиссабона до Кагосимы полномасштабной химической и биологической войны, на фоне которой 38-я параллель покажется нам счастливым детским праздником. И все это – на заднем плане того, что мы общими усилиями дожжем остатки Европы, и государства американского континента останутся единственными участниками всего этого, оставшимися не затронутыми новой чумой и вонью от миллионов разлагающихся тел, которые почти некому будет убирать. Попробуйте представить себе именно такое развитие этой ситуации, товарищ Разуваев. И скажите мне, что этого быть не может. Что каких-то девять с лишним миллионов убитых корейцев – хорошая плата за то, чтобы ничего этого не было.
Он опять посмотрел на генерал-лейтенанта грустными, больными глазами, и тот снова ощутил укол жалости, которой от себя не ожидал. Этот человек нес на своих плечах больше груза, чем любой из попятнанных осколками бомб атлантов у Нового Эрмитажа. На его руках было больше крови, чем, наверное, у Атиллы и Тохтамыша вместе взятых. Он был старым. Вытягивающему на себе четвертую войну генералу было жалко его так, что становилось жалко и себя.
– Три года назад американцы не были готовы к войне с нами, – глухо сказал Сталин, на этот раз глядя на посла и главного военного советника уже в упор. – Именно поэтому они якобы и потратили большую часть времени, продолжая топтаться между Сеулом и Кэсоном и кидая в огонь какие-то щепочки дивизионного уровня. Но за это время численность их вооруженных сил возросла с полутора миллионов до трех с половиной миллионов человек. Военный бюджет – вчетверо и больше. За два, за три года… Про флот я уже молчу… Вы понимаете, что этот может означать, товарищ Разуваев?
Не представляя, что можно на такое ответить, генерал-лейтенант расправил плечи и в первый раз за все это время опустил глаза. Он понятия не имел, почему Сталин разговаривает с ним наедине в таком стиле. Если бы в кабинете были Громыко, Берия, Соколовский, Малиновский, если бы шел нормальный предметный разговор, это было бы гораздо лучше для того, тогда бы он если не придумал сам, то хотя бы понял с подачи других, что нужно говорить. Но так… Неужели Вождю просто хочется выговориться о том, что его мучает?
– Последний раз подобный уровень напряженности международных отношений мы с вами видели в 1949 году. Когда началась война в Корее, при всей ее неожиданности, это было даже полезно. Первый год этой войны позволил сбросить напряжение всем участникам потенциального конфликта великих держав. Те из американцев и англичан, у кого чесались руки повоевать и отмыться за старое, получили возможность повоевать практически в свое удовольствие. Те из них, кто выжил после контрнаступления китайских народных добровольцев, похоже, слегка протрезвели. Помните Зимнюю войну?