Последнее испытание — 250 км над сушей
…Последний этап — Качуг — Иркутск!..
Позади — около 7.300 км воздушного пути. Надобно сознаться, что мы изрядно утомились в пути. А путь был нелегок.
Мы похудели, наша одежда истрепалась, а чемоданы плыли где-то вместе с «Колымой».
Наши самолеты, и особенно моторы, стали сильно «истрепаны»: их забраковала бы любая комиссия.
И в заключение, в самом конце перелета нас ожидает самый трудный этап.
Качуг — последний пункт нашего пути по реке Лене, откуда наш маршрут идет к реке Ангаре, отстоящей на 250 км к югу.
Эти 250 км и предстояло нам перескочить над дикой гористой местностью, на морских самолетах, не приспособленных для спуска на суше.
Правда, такие перелеты иногда бывали. Я сам во время гражданской войны, спасая самолет и не имея возможности спуститься в море, произвел спуск далеко от моря, на суше, но это было зимой и посадка произошла на снежный наст.
Здесь же камни, горы и тайга.
Были случаи и полетов сухопутных самолетов над морем, например, Веллинга, но все эти полеты были совершены на свежих моторах, детально проверенных в мастерских…
Обстановка обязывает, и мы целый день 28 августа провозились над нашими самолетами. Помимо изношенности самолетов, была и другая опасность: Лена здесь узка, извилиста и мелка и кроме того заставлена плотами. С одной стороны этого гидродрома висели провода телефона, а на расстоянии 1.500 м в другую сторону низко над водой был протянут канат парома.
Первым попытался взлететь «Юнкерс», но эта попытка едва не окончилась катастрофой. При разбеге самолет задел за подводную мель. Видя, что оторваться не удастся, Кошелев, не растерявшись, выключил мотор.
Однако по инерции самолет все же ударился о берег, выскочил на него и при ударе поломал поперечную стойку и помял крыло.
Пришлось заняться ремонтом. Новую стойку изготовили на кузнице из куска железа, а помятость крыла удалось выправить самим.
В Иркутске — на Ангаре…Сотни прогулочных судов заняли всю реку, и нам долго пришлось выискивать место для посадки…
Лишь в три часа дня мы попытались снова взлететь. С большим трудом, после ряда неудачных, но благополучно кончившихся, попыток оба самолета взвились в воздух.
Мы шли впервые над сушей на высоте 1.100 м по компасу. Стояла хорошая осенняя погода. Видимость была «на 20 минут вперед». Это значит, что в данный момент я видел те предметы горизонта, над которыми буду пролетать через двадцать минут.
Два часа нервного напряженного внимания и настороженного прислушивания к работе мотора… В случае его остановки — верный «гроб»…
Внизу скалы, леса, в далекой дымке горизонта поблескивает стальная лента реки…
Она приближается, ползет к нам, за ней начинают вырисовываться, словно мираж, какие-то далекие здания, и скоро Иркутск становится виден нам.
Мы долго кружимся над рекой, выискивая место для посадки, но сотни прогулочных судов заняли всю ее середину.
Не выдержав напряжения, я оглядываюсь на Егера и вижу, как он едва заметно кивает мне головой. Мы так сроднились с ним в этом перелете, что, кажется, понимаем друг друга с одного взгляда.
Самолеты грузятся в вагоны…Экзамен выдержан… Перелет окончен!..
Когда я резко пикирую вниз на середину реки, воют тросы, трепещут крылья в перенапряжении, я вижу, как лодки торопливо шарахаются к берегу.
Егер еле заметно улыбается мне. Еще раз такой же маневр. Фарватер чист.
Минута — и нашу «Савойю» тихо моют, шлепаясь о ее фанерные борта, волны Ангары. Мы молчим еще с минуту и скоро на малом газу плывем к месту, откуда слышатся звуки музыки.
Вслед за нами плывет серебристый жук Кошелева выпуская через свой носорожий клык сгустки черного дыма.
Перелет закончен. Я и Егер стоим на плоту, прислушиваясь к очередной речи нескончаемого митинга, рассматриваем друг друга и неожиданно в самый торжественный момент улыбаемся.
Мы только сейчас заметили наши костюмы: кителя с висящими на ниточках пуговицами, блинообразные фуражки и стоптанные, рваные сапоги.
Наши лица покрыты копотью и маслом, они суровы и исхудалы, но сознание, что перелет выполнен и экзамен выдержан, заставляет нас еще раз улыбнуться и обменяться мнениями о перелете:
— Хорошо слетали, Лухт.
— Мотор работал честно, Егер.
Послесловие
Октябрь 1928 года…
Наш перелет далеко позади. Он уже был почти забыт нами, но газеты и журналы снова напомнили о нем…
Я вновь сижу на веранде летного общежития в Севастополе, наблюдаю осенний прилив северян, спешащих использовать виноградный сезон Крыма, и, изнывая от жары, читаю газеты:
«…Отправившись на пароходе «Колыма» до Медвежьих островов, Красинский и его спутники совершают первый в истории перелет на остров Врангеля, доставляют туда продукты и медикаменты, возвращаются на пароход, который, дойдя до устья реки Лены, снова выгружает самолеты, совершающие беспримерный перелет почти в девственно-нетронутом человеком районе до Якутска, общим протяжением в 5.000 км.
Выдающийся успех этого первого большого северного перелета окрылил Красинского и он снова…»[21].
Вспомнили о перелете Кошелева, моем и наших спутников в связи с тем, что в 1928 году ни одно из судов не смогло дойти до острова Врангеля.
«…Текущий год (1928) является годом неблагоприятным — «ледяным». Обыкновенно бывает год хороший, а затем год «ледяной», — писали газеты, касаясь деталей этой неудачи.
Тем не менее связь с островом была необходима, чтобы доставить туда медикаменты и провиант, так как, вопреки первой газетной заметке, ни то, ни другое мы не доставили, да и не могли доставить на двух маленьких самолетах. Медикаменты предполагалось доставить на самолете «Советский Север» во время его трансарктического перелета из Владивостока в Ленинград[22], а провиант и остальную — главную часть медикаментов — на пароходах «Колыма» и «Ставрополь», но, как писали «Известия ВЦИК'а»:
«…Красинский, вторично направлявшийся на аэроплане «Советский Север», потерпел аварию. Пароходу же «Ставрополь», побывавшему на острове в 1926 году, сейчас этого сделать не удалось…
…Еще в сентябре известному арктическому мореплавателю Свенсону по радио было предложено доставить на остров Врангеля продовольствие и другие грузы…
Вчера по радио через Аляску Свенсон сообщил, что он на шхуне «Елезиф» застрял во льдах… Второе судно Свенсона, изрядно потрепанное штормами, не могло продолжать своего рейса и, вероятно, повернуло обратно…»
Дальше следовал нерадостный вывод:
«…Из тех сведений, которые имелись в нашем распоряжении, можно заключить, что до весны, повидимому, полёта на остров Врангеля осуществить не удастся. Пароходный же рейс на остров Врангеля возможен, лишь в конце лёта 1929 года, когда арктические льды уступят часть захваченного ими Ледовитого океана…»
И «Колыма» не дошла до острова Врангеля. Сжатая тисками льдов, она осталась на зимовку. Ряд радиосообщений с «Колымы» (недавно прервавшихся) говорил о том, что ее положение внушает серьезное опасение.
Ежеминутно льды готовы были раздавить ее. Люди спали, держа под руками спальные мешки и сумки с продовольствием, чтобы сразу же, не теряя времени, покинуть судно.
Последнее радио, промелькнувшее в газетах, сообщало о том, что «Колыму» вместе со льдом оторвало от берега, и она начала дрейф по Северо-Полярному морю.
Где она теперь?
Я читаю все это, и в моей памяти снова возникают образы виденного мною на острове Врангеля. За бесконечными снежными тундрами, за ледовыми нагромождениями пролива Лонга третью зиму проводит горсточка людей.
Сейчас там уже кончился период «светлого времени». Все длиннее и длиннее становятся ночи, все реже и реже показывается в темном сумраке горизонта неясное светлое пятнышко — намек на то, что мы называем солнцем. Все реже и реже, и вот…
21
Я привожу отрывок этой заметки со всеми ее неточностями, основанными, вероятно, на плохой информации газетного репортера.
22
Маршрут этого гигантского перелета пролегал по совершенному нами пути до устья реки Лены и далее до Архангельска, вдоль северного побережья Сибири. Участвовали в нем летчики Кошелев, Родзевич и другие; организатором являлся тов. Красинский. По некоторым причинам от участия в перелете я отказался. Э. Л.