Французский посланник г-н Нуланс принял меня с обворожительной любезностью, как своего старого знакомого.
Г-н Нуланс был назначен в Россию непосредственно после Палеолога и прибыл в Петроград в тот момент, когда на улицах шла стрельба. Императорской России г-н Нуланс не знал и не был близко знаком с крупными государственными деятелями эпохи величия России. Мне казалось всегда, что, тщательно изучая все новые силы России и весь революционный процесс, происходивший у него на глазах, г-н Нуланс, может быть, слишком мало обращал внимания на историческое прошлое этой новой для него страны и не считался с представителями того класса, который все же правил Россией в течение многих столетий.
Я должен сказать здесь, что точка зрения иностранца, обращающегося в новой России к новым силам, для меня объяснима. Я отдаю себе отчет, что эти новые силы более подходят для активной работы, для «действа». Но я твердо стою на том, что для изучения вопроса и принятия решений нужны люди с большим стажем государственной работы. Таких людей я, к сожалению, не видел около г-на Нуланса ни в Петрограде, ни в Архангельске, ни впоследствии в Париже.
Я невольно вспоминаю обед во французском посольстве в конце сентября 1917 года, на котором присутствовал военный министр Верховский, командующий войсками округа Полковников и я. Я не знаю, что извлек из нашей беседы г-н Нуланс, но думаю, что освещение военных вопросов той эпохи было бы неизмеримо яснее и толковее, если бы за столом сидели, скажем, генерал Алексеев, старый Палицын, Корнилов или Гурко. Истеричный мальчишка-революционер Верховский или Полковников, предавшие только что Корнилова, вряд ли могли быть толковыми советниками или осведомителями.
Большую поправку в работу посольства в Архангельске вносил, я думаю, секретарь посольства граф де Робиен. Знавший Россию так, как знаю ее я, и любивший и страну и русское общество, граф де Робиен, казалось мне, мог иметь благотворное влияние на всю дипломатическую работу, смягчая ту узость и утопичность точек зрения, которые так характеризуют новых деятелей той эпохи.
В Архангельске г-н Нуланс пользовался огромной популярностью. Его все знали лично и повсюду приветствовали бурными искренними овациями.
Ласковый и доступный, широко гостеприимный на русский лад, он был повсюду буквально первым человеком.
Выдающийся оратор и государственный деятель широкого размаха и многостороннего опыта, г-н Нуланс, я бы сказал, покрывал своим авторитетом и скромное импровизированное правительство и дипломатических, и даже военных представителей других стран.
Я не могу не припомнить, как ревниво относились к этой популярности г-на Нуланса англичане, но именно в их присутствии овации посланнику устраивались особенно широко и сердечно.
Принятый бесконечно внимательно и ласково г-ном Нулансом, я, собственно, в первый раз мог серьезно побеседовать о положении в области с человеком, которому я верил и советы которого бесконечно ценил.
Беседа эта не внесла в мои убеждения веры в конечный успех дела, на которое я шел, но до некоторой степени успокоила меня в смысле твердости иностранной помощи и ее полного бескорыстия в отношении русских интересов.
На страже этих интересов г-н Нуланс стоял незыблемо твердо. Именно его присутствие в области оградило эту русскую окраину от хищнических английских и американских концессий. Правительство области, может быть, в тяжкие периоды своих финансовых кризисов было бы менее твердо, если бы оно не было связано по рукам и ногам договорами, инициатором которых был г-н Нуланс.
Ни одна союзная страна не могла приступить к эксплуатации области без согласия на то представителей и других стран. Не будь этих условий – все лесные богатства края и обе железнодорожные линии были бы в нерусских руках на много лет вперед.
Генерала Айронсайда я не застал в штабе и, вновь перейдя площадь с удивительно уродливым памятником Ломоносову, направился в «присутственные места», чтобы представиться главе правительства Н.В. Чайковскому.
Первое впечатление от встречи с Николаем Васильевичем было очень хорошее. Я увидел перед собою высокого, представительного, пожилого человека с большою, совершенно белою бородою. Из-под больших нависших бровей на меня глядели суровые серые глаза. Николай Васильевич умеет смотреть прямо в зрачки, что на меня лично производит всегда сразу самое хорошее впечатление. Весь облик его, манера говорить, манера держать себя обличали истинно русского человека строгого русского закала, сказал бы я.