Похоже, Бриджеру это не показалось странным. Он сбросил куртку, сел в изножье мой кровати и поставил коробку с едой на чемодан Кэти-Блондинки.
– Давай поедим. – Я уселась на кровать Кэти, чтобы все выглядело не так дико. Он открыл коробку. – Сегодня были с курицей и авокадо, – сказал он.
– Очко в твою пользу.
– Именно. – Он расстелил на коленях салфетку. Взял две половинки сэндвича и протянул коробку мне.
– О-о, стучим клюшками! И чипсы не забыл! – сказала я.
Улыбаясь, он быстро взглянул на меня.
– На здоровье.
Тут только я сообразила, что произнесла хоккейное словцо. «Стучать клюшками» – это выражение благодарности, понять которое может только хоккеист. Блин! Мать сегодня выбила меня из колеи. А ведь в первый день я тоже чуть не прокололась, когда дала понять, что имя Бриджера мне знакомо по командному списку.
– Спасибо тебе, что принес ланч, – повторилась я.
– Не за что, – ответил он вдруг охрипшим голосом. – С тобой все будет в порядке? Ни о чем не хочешь поговорить?
Я помотала головой.
– Никто не умер, если ты об этом. Просто так… драма. И хорошо, что за много миль отсюда.
– Понятно, – он наклонился, чтобы утащить из коробки несколько чипсин. – Знаю, что такое драма. У каждого своя.
Минуту мы молча жевали, и я было решила, что Бриджер готов оставить тему. Но не тут-то было. Он снова заговорил, голос звучал невесело:
– Весь этот год я из кожи вон лезу, чтобы одолеть драму. А на той неделе пришлось сдаться.
– Ну а теперь как? – спросила я. Мы говорили приглушенными голосами, будто признавая таким образом, что это не обычная болтовня. – Потому что, если ты знаешь приемы, как все это преодолеть, я вся внимание.
Он прокашлялся.
– Я знаю один прием: понять, что нет никаких приемов. Если уж влип, нужно непрерывно продираться изо всех сил.
– Значит, я все делаю неправильно.
Он издал резкий смешок.
– Почему?
– Ну… – я откусила очередной кусочек. – Я всегда любила все планировать, чтобы знать, чего ожидать. Но в прошлом году это оказалось невозможным, и я так и не пришла в себя.
– Есть поговорка: если хочешь насмешить бога, расскажи ему о своих планах.
– Мне нужно было ее вытатуировать на собственной персоне.
– А на какой части твоей персоны? – В его зеленых глазах загорелась искра, и я искренне надеялась, что это приглашение к флирту.
Может же девушка помечтать.
– Ну, – сказал он, когда ланч был съеден, – и где гитара, о которой я столько слышал?
– Убери ножищи, и я тебе покажу. – Я вытащила Джордана из-под кровати и раскрыла футляр.
Мне вдруг пришло в голову, что я не могу назвать Бриджеру имя гитары. Потому что я назвала Джордана в честь самого крутого игрока НХЛ. И этот настоящий Джордан – рыжий. Совсем как Бриджер.
Улыбаясь про себя, я села рядом с Бриджером на кровать, положила гитару на колени и повернулась к нему.
Он протянул руку и провел пальцами по струнам. Каждая при его прикосновении издала водянистый звук.
Я улыбнулась.
– Будь мужчиной, Бриджер. Вот так. – Я ударила по струнам, и их звучание заполнило комнату.
– Ты, кажется, назвала меня слабаком? – Нефритовые глаза посмотрели на меня с вызовом, он снова потянулся к гитаре и с силой дернул одну струну.
– Вот молодец. – Мне давно не было так весело. – Да, я ведь обещала объяснить тебе интервалы. Ты сейчас сыграл на струне D. Это нота ре. Пропой ее вместе со мной. – Я пропела ре.
– Господи, Следопыт. Ты не говорила, что придется петь.
– Всего одна нота. Давай, пропой-ка мне ре.
Уши у него покраснели. Но он пропел ноту со мной.
– Вот! Видишь, ничего сложного.
– А теперь поднимемся на октаву. – Я пропела ре следующей октавы, но у Бриджера сорвался голос.
– Мужчина не может пропеть эту ноту, – заявил он.
– Чушь. Эрик Клэптон может. А уж он-то настоящий мужчина. Но не важно – ты ведь слышишь, что это та же нота октавой выше? Но все равно ре?
– Конечно, слышу.
– Отлично. Видишь эту точку? – Я указала на гравировку на грифе. – Она делит струну ровно пополам, от нижнего порожка до колка. Сначала послушай… – Я сыграла на открытой струне. – Теперь положи палец сюда.
Бриджер прижал палец к струне там, где стоял знак разделения надвое, а я снова ударила по струне. Она зазвучала октавой выше.
– Ре-е-е…» – пропела я и убрала его палец с отметки лада. – Ре-е-е, – я пропела более низкую ноту. – Половина струны, половина диапазона колебаний. Теория музыки – просто раздел математики.