Игнаций улыбнулся, глядя, как мгновенно превратившиеся в шумную толпу схолики торопливо собирают полупросохшие листы пергамента. Писчий материал дорог. В монастырских мастерских с листов особым составом смоют нестойкие чернила, высушат, выскребут и выгладят пергамент шлифовальным камнем — и вернут в схоластию. Все громче переговариваясь, мальчишки прибрали за собой, составили на полку книги и чернильницы и, с трудом сдерживаясь, вышли в коридор, откуда донесся топот убегающих ног.
— Балуешь ты их, брат Игнаций, — спрятал усмешку в уголки губ Корнелий, подходя к кафедре и тяжело отдуваясь на ходу. — Им бы еще до вечерней службы учиться сегодня. Или разговор такой уж важный?
— Иной раз не грех и побаловать, — вернул улыбку Игнаций, поднимаясь со стула. — Хорошие мальчики. Есть время для учебы, должно быть и время для игр, Корнелий. Себя вспомни в их возрасте.
— Я в их возрасте раздувал мехи у отца в кузнице, — хмыкнул Корнелий, — а книгу видел только в храме, на службе. Но мальчики хорошие, ты прав. И те, что помладше, не хуже. Жаль, что не увижу, какими они вырастут.
— Корнелий…
— Не надо.
Брат-схоластий тяжело опустился на стул, с которого встал магистр, на несколько мгновений прикрыл усталые глаза и снова взглянул на собеседника. — Я не ребенок, Игнаций, и знаю, что мое время истекло. А в скрипторий не пойду. Там-то уж точно совсем зачахну, если от живых детей к мертвым книгам.
— Давно ли книги для тебя стали мертвыми, Корнелий? — грустно улыбнулся Игнаций, глядя в ближайшее окно: высокое, забранное пластинками самого чистого стекла, какое удалось заказать, чтоб в схоластии хватало света даже зимними днями. За стеклом показалась мальчишечья рожица, которая тут же спряталась.
— Уел, — хмыкнул монах. — А все одно в скрипторий не пойду. Вон, Бертран твой пусть идет. Мальчишка умный, книги любит, как наемник девок — со всем пылом-жаром. И будет у тебя на будущее ученый секретарь-переписчик — чем плохо?
— Может, домой поедешь, Корнелий? — помолчав, сказал Игнаций. — Говорят, родная земля лечит.
— Может, и так. Только не привык я от смерти бегать. Не стану напоследок смешить старушку с косой. Ты лучше скажи, с чем пожаловал? Как там мой запрос на схолария, знающего древние языки?
— Исполнен, — снова повернулся к монаху Игнаций. — Брат-книжник Санс из монастыря святого Леоранта едет к тебе в помощь. Его настоятель писал, что Санс доброго и тихого нрава. Не съедят его твои ягнятки?
— А посмотрим, — все же расплывшись в улыбке откликнулся Корнелий. — Вот приедет, станет мне полегче… Ты мне еще паладина обещал, Игнаций, настоящего. Чтоб мальчишки посмотрели да прониклись.
— А что, фальшивые бывают? — усмехнулся магистр. — Будет тебе и паладин. Он-то твоего схолария и везет, чтобы в дороге кто не обидел. Не все ведь такие книжники, как ты, медведь бренский.
— Был медведь, да весь вышел…
Корнелий с усилием поднялся со стула, расстегнул ворот шерстяной сутаны, покрутил толстой шеей.
— А мне ведь тоже с тобой есть о чем поговорить, брат мой. Я уж хотел за тобой посылать, да ты сам пришел…
— Ну, говори, — кивнул Игнаций. — Здесь или к тебе пойдем?
— Пойдем, да не ко мне… Со мной пойдем.
Тяжело дыша, схоларий пошел к двери и Игнаций, последовавший за ним, подумал, что брату Корнелию и вправду не стоит уходить из схоластии в переписчики и библиотекари. Стоило мальчишкам выскочить из комнаты, и Корнелий размяк, осел, как тающий на солнце снежный ком. Похоже, его до сих пор держит лишь ежедневная необходимость идти к «ягнятам». Жаль. Свет Истинный, как жаль старого друга! Но на все воля твоя…
— Пришел в обитель вчера человек, — рассказывал по дороге Корнелий, грузно плывя монастырскими коридорами. — Попросился на ночлег, как странник, а ночью у него начался жар… Брат-лекарь велел перенести его в отдельную келью, но пришелец клялся Светом, что не болен, просто устал в дороге. Потом впал в забытье, потом начал бредить. И уже в бреду просил позвать к нему отца Теодоруса… Непременно самого отца Теодоруса. Это когда его понимали… Потому что потом он перешел на бренский говор, а его лекарь не знает. Понял только имена: Теодорус, Нита, Грель, Россен… К утру страннику стало совсем плохо. Жар спал, но началась холодная лихорадка. И лекарь решил позвать меня.
— Тебя-то зачем? — нахмурился Игнаций, все еще не понимая. — Ты знаешь бренский, но о чем думал лекарь? Рисковать заразой в монастыре, полном детей…
— А лекарь тоже клянется, что странник не болен. Телом то есть. Устал, измучен, — это правда. И что-то жжет его изнутри, Игнаций. Страшно жжет. Отсюда и холодная лихорадка.