— Вы целитель, — роняю я с излишним, пожалуй, высокомерием, но простительным благородному человеку в разговоре с бродячим лекарем. — И мой… будущий наставник.
Он молчит, ожидая, пока я спохвачусь и все-таки сделаю шаг вперед,склонив голову со старательной вежливостью. А потом говорит все с тем же скучающим равнодушием, которого я еще не умею бояться, даже не знаю, что нужно бояться этих бесстрастных ноток и его скуки:
— Я твой будущий хозяин, мальчик. Тот, кому ты будешь принадлежать много лет, пока я не сочту, что ты закончил обучение. Если сочту, разумеется.
— Мастер Керен… — в голосе отца звучит не тревога, а разве что легкое раздражение.
Ну да, разве может быть хозяин у сына Энидвейта? Наставник, только наставник…
Я — сегодняшний я — пытаюсь вдохнуть полной грудью, пытаюсь сказать что-то, крикнуть, предостеречь — и нет в мире ничего более бесполезного, чем эта попытка, опоздавшая на столько лет. Кого предостерегать? Тех, чьи кости истлели в земле или превратились в пепел, развеянный ветром?
— Помолчите, господин Энидвейт, — мягко просит незнакомец, чье имя почему-то вылетает у меня из памяти сразу же. — Вы заключили договор, и я выполнил свою часть. Но юноша должен понимать, на что соглашается. Итак, мальчик, ты знаешь, о чем речь?
— Да, — с вызовом говорю я, делая еще шаг вперед. — Вы помогли моей матери, а я стану вашим учеником. Я обещаю вам почтение и повиновение, мастер,как и положено.
Я — тот я, которому пятнадцать, а не двадцать семь, опускается на колено. Я сегодняшний хрипло стонет, чтобы удержаться, закусывает губу. И остается стоять на подгибающихся ногах. Где-то далеко тревожно ржет Уголек. Но мне все равно. Явись сюда весь отряд паладинов Инквизиториума с магистром во главе — я не сдвинусь с места, пока это — чем бы оно ни было — не закончится.
— Почтение и повиновение… — эхом откликается целитель. — Что ж, так и будет, поверь. Но твой дар далек от целительства. Ты уверен, что хочешь научиться тому, чему я буду учить тебя?
— Я… — на мгновение я осекаюсь. Действительно, меня никогда не тянуло к лекарскому делу. Сушить травы и лепить пилюли, вскрывать гнойники и дергать больные зубы — что это за занятие для рыцаря? Но отец был неумолим, он объяснял, доказывал, а потом просто велел, и я не мог ослушаться, но теперь гордо вскидываю голову: — Я буду учиться всему, мастер. Я должен обуздать свое проклятие.
А еще я хочу стать рыцарем Церкви. Не паладином, это призвание для тех, кто избран Светом Истинным, и мало кто стремится к тяготам отречения от мирских благ, но рыцарем… Белый плащ с огненно-красной стрелой в круге,сверкающие латы, почтение в глазах окружающих… И проклятый Бринар поумерил бы свою спесь, ведь за рыцарем, давшим обет Свету, неприступной стеной высится его Орден — защита от всех напастей. Но надо мной висит проклятие. Грязная мерзкая тайна, которая погубит и меня, и семью, если этот человек не поможет.
— Понятно, — вздыхает он, глядя с выражением, которое потом я научусь определять, как бесконечное терпение к человеческой глупости вообще и моей лично. — Что ж, мальчик, иди и попрощайся с семьей. Подожду за воротами.
Он отворачивается, и странным образом дышать становится легче. Я еще не знаю, что так теперь будет бесконечные годы. Что я возненавижу его взгляд,голос, запах и прикосновения, величайшим счастьем считая вот такие мгновения,когда он перестает обращать на меня внимание. Что в долгих кошмарах мне будет видеться уходящий через замковые ворота человек в простой, но до щегольства ладно подогнанной дорожной одежде и то, как я, проводив его глазами,поворачиваюсь к отцу и вышедшей на крыльцо матери.
Они стоят, смотря на меня почти одинаково, только отец старательно скрывает тревогу и замешательство, а мама — слезы. Я вижу, как блестят ее глаза, как дрожат увядшие, но все еще красивые губы.
— Отец, матушка!
Вскочив с колена, я пробегаю несколько шагов до крыльца, не обращая внимания на любопытные лица прислуги, которой даже глас с небес не запретил бы сейчас выглядывать из окон и дверей.
— Я скоро вернусь, — говорю позорно прерывающимся голосом, боясь сейчас только одного — как бы самому не расплакаться. — Это всего несколько лет, правда? Может, я смогу навещать вас…
— Надеюсь, так и будет, сын мой.
Отец сходит с крыльца, протягивая руки для благословения, но вдруг крепко обнимает меня, не успевшего опуститься на колени.
— Служи своему наставнику верно, — говорит он задыхающимся, каким-то чужим голосом. — Пусть он простолюдин, но никто не скажет, что Энидвейты ставят гордость превыше чести и благодарности. Учись всему… что нужно… Не забывай, кто ты…