Последняя фраза была лишней – Леокадий подумал об этом только после того, как увидел, как побледнела его прекрасная донна. Побледнела, непроизвольно сжала четки в кулак, но не ушла.
- И вы готовы исправиться? Забыть о своих преступлениях и встать на путь истинный?
- О, да! легко!
Леокадий пожирал глазами Катарину, думая о том, что еще не всё потеряно. Не так-то легко забыть годы, в течение которых она доверяла старинному приятелю своего отвергнутого мужа беззаветно, не так-то просто начать жить своим умом – после того, как одиннадцать лет всё делала по его, Леокадия, подсказке. Да, она будет принадлежать ему!
А с мальчишкой Леокадий разберется при первом же удобном случае.
- Тогда поклянитесь, что вы говорите правду. Что вы действительно раскаиваетесь в своих грехах и больше никогда – никогда! – не совершите злодеяний. Возьмите мои четки, - протянула донна Катарина нитку крупных, неровных деревянных бусин. – Возьмите и повторяйте за мной: я, Леокадий Суарес…
- Суарес… - эхом отозвался мужчина, надевая, как его и просили, на запястье деревянные и сжимая бусины в кулаке. Вот уродство эти «бусики»! Только идиотке Жанне под стать… Ничего, он быстро найдет донне Катарине что-нибудь в соответствии со своим вкусом…
- …даю обещание вести праведную жизнь…
- жизнь…
-… не чиня препятствий и зла окружающим…
- окружающим…
- … ни делом, ни словом, ни мыслью. В доказательство чего вверяю…
- вверяю…
- … свою душу милостивому Богу…
- душу…
- … И пусть он судит меня по справедливости…
- Пусть судит меня… А-аа!!! – закричал Леокадий. Закричал страшно, каким-то звериным, утробным криком, который вызвал переполох у стражников. Люди забегали, загремели ключами, отпирая дверь.
Донна Катарина расширившимися от ужаса глазами смотрела, как четки вспыхнули огнем, который мгновенно охватил руку Черного Лео. Леокадий кричал от жуткой боли; стражники суетились и бестолково толкались в камере, пока один из них не догадался вылить на узника ведро… кхм, не воды.
- Что здесь происходит? Сеньор Леокадий опять устроил дебош? Или мы недостаточно хорошо его обыскали, и он снова откуда-то достал ножик и начал нападать на сторожей? – деловито осведомился, появляясь на пороге камеры, Ломас. Ему, по мере сил, объяснили. Донна Катарина, постукивая зубами от страха, показала на обугленные бусины.
- Пытались заставить его дать клятву? А он взял да самовоспламенился? Интересно, интересно… Эй, вы, любезный, сбегайте-ка за нюртанговым браслетом. И вызовите мага, пусть просканирует нашего «доброго» сеньора Суареса. С чего это такая реакция на самую обычную клятву? Или наш «дорогой гость» скрытый маг?
- Он не маг, - проговорила донна Катарина, - Дон Текило говорил, что Леокадий учился, но наставник его выгнал, из-за недостаточно развитых способностей…
- И эту историю сам Леокадий и рассказывал? Ну, что вы, сударыня! Наверняка выгнали за воровство или за какую-нибудь подобную «шалость»! А, сеньор, что скажете? И какую школу Магического Искусства мы практикуем? Уж не демонологию ли?
Леокадий зашипел бранные слова.
- Каждая наша встреча, мадам Альтиста, дарит мне новые и новые открытия, - довольно улыбнулся Ломас. – за что я сердечно благодарен. Думаю, - продолжил чиновник, заметив, в каком смятении предывает женщина, - вам лучше уйти и отдохнуть.
- Я хотела, чтобы его душа спаслась, - прошептала донна Катарина.
- Он не стоит ваших молитв, сударыня, - мягко возразил Ломас. – Совсем не стоит. Идите. Я распоряжусь, чтобы вас проводили до дома…
Минуту донна Катарина помешкала, потом отступила к двери.
Поняв, что она уходит из его жизни – и уходит навсегда, Леокадий не выдержал, вскочил на ноги, растолкал бестолково суетившихся вокруг него сторожей и закричал:
- Где бы ты ни была, я найду тебя! Найду, Катарина! И тогда ты пожалеешь, что отвергла меня! Клянусь, всё, что сейчас тебе дорого – станет моим! Я клянусь тебе!.. клянусь!
- Матушка? ты чем-то расстроена? – спросил Альваро.
- Нет, милый… Совсем немного. Чуть-чуть. Хотя тебя не обманешь, да я расстроилась из-за одной мелочи… Я потеряла свои любимые четки – вот и взгрустнула.
- Те самые, которые когда-то вырезал для тебя отец? Ты сама мне рассказывала, в детстве, - тут же объяснил юноша, заметив удивленный взгляд матери.
- Да, - улыбнулась она воспоминаниям. Улыбка вышла нерадостной. – В тот день на море бушевал шторм, был сильный ветер, и на одном из деревьев в саду сломалась ветка. Текило сказал, что у рачительного хозяина даже такая мелочь не должна пропадать, и вот… сидел вечерами, вырезал… Правда, резчик из него был не очень.
Мать с сыном помолчали.
- Если хочешь, я вырежу для тебя другие. Правда, я тоже не мастер…
- Спасибо, Альваро.
Снова молчание. Треск поленьев в камине. Огонь. Темнота за окном. Яркая луна, почти вошедшая в полную силу.
- Знаешь, а господин Ломас звал меня в помощники. Ему нужен кто-то, умеющий говорить, читать и писать по-иберрски и на пелаверинском диалекте. И почерк у меня хороший, может быть, это тоже для чего-нибудь сгодится. Может, мне стоит себя попробовать на ниве служения Закону, как считаешь?
«Всё, что сейчас тебе дорого – станет моим! Клянусь!» Катарина вздрогнула.
- Сынок, господин Ломас, кажется мне человеком, достойным доверия… Но, понимаешь, я хотела тебя уговорить уехать из Ла-Фризе, мне тяжело оставаться в этом городе…
- Но это ж замечательно, мама! Я просто не знал, как сказать. Ведь господин Ломас предлагал мне работу в Талерине. Как ты думаешь, мы сможем переехать в столицу?
- Ну, давай посчитаем, для начала посчитаем, какими средствами мы с тобой располагаем.
- А как ты думаешь, это будет очень дурно, если мы всё же прочитаем завещание отца?
Тихий неспешный разговор. Ночь. Луна.
И скоро будет новый день…
Чудурский лес. Двадцать девятый день месяца Посоха.
- Восемьсот.
- Восемьсот пятьдесят.
- Восемьсот один.
- Восемьсот сорок девять.
Пауза.
- Восемьсот два.
- Восемьсот сорок восемь.
Тяжелый вздох. Пауза. Взгляды, выдающие взаимное уважение.
- Восемьсот… двадцать?
- Восемьсот тридцать, - весомо проговорил гном.
- Эх, уговорил, демон бородатый! Договорились. Восемьсот тридцать золотых, - с азартом, уверенно, сильно хлопнул по мозолистой ладони гнома брат Тимофей. – И вы нам отстраиваете Башню за год.
- Год?! – удивился гном. – Всего-то за каких-то триста шестьдесят четыре дня?
- Шестьдесят пять, - механически поправил брат Нобель. – А, я забыл, что в Лишний день никто не работает. А тем более – гномы. Только торгуются, спорят, да, может быть, заключают сделки…
Подрядчик тем временем пытался высвободить конечность из смертельной хватки брата Тимофея. Поняв, что так просто монах сдаваться не собирается, почесал под шлемаком и предложил:
- Давайте – за два года. Семьсот двадцать восемь рабочих дней. а?
- Лично мне всегда нравилось число «двести». – Ухмыльнулся монах.
Брат Нобель и брат Томас, наблюдающие за оживленной беседой собрата по вере и его коротконогого, широкоплечего и жутко мастеровитого оппонента, застонали. Торг начался по-новой. Правда, теперь торгующиеся стороны крепко держали друг друга за руки – оставалась надежда, что, когда подоспеет время обеда, они начнут уступать друг другу быстрее, чем когда речь шла о сумме строительства.
- Здесь ж до фига работы! Камни очистить, пересчитать, умыть свежей росой, протереть мягкой тряпочкой, договориться с ними, чтоб стояли вертикально, цемент им по вкусу подобрать, перекрытия, туда ж, послать… Два года, и не днем меньше! – протестовал гном-строитель.
- Вы чего прохлаждаетесь, бездельники? Дракона нет, задницу вам подпалить! – заворчал подошедший отец Гильдебран.