Кусочек материи! Какой-то таинственный конь… Все перевернем, а найдем!
Но потерю нашла сама бабушка.
— Ох, совсем из ума выживать стала. Сама спрятала и забыла.
Мы с облегчением вздыхаем и плотным кольцом окружаем бабушку. Интересно, что за белый флажок?
— Бабушка, покажи флажок!
— А что это на нем написано?
— Дай подержать!
— Еще что надумали! Вот повесим, тогда и увидите. Все увидите, когда время придет. Зря я, что ли, сосновую жердь из лесу принесла. Длинная, ладная у нас жердь, — приговаривает бабушка, прилаживая флажок к пахнущей лесом палке, которая еще совсем недавно была молодой сосенкой.
— Мы что, белый флаг поднимать будем? — спрашиваю я.
— Флаг не флаг, — бормочет бабушка. — Конь, парящий в воздухе, — вот как этот талисман называется. Он от нашего дома все беды отведет.
Мы не отходим от бабушки ни на шаг. Наша шабганса хоть и старая, смеюсь я про себя, а тоже еще в игрушки играть любит. Но раз речь идет о коне, мне эта затея по вкусу.
— Бабуля, давай раскрасим твоего коня, — предлагает Дондой и, непонятно за что, получает подзатыльник.
— Ну-ка, Батожаб, полезай на крышу, — командует бабушка.
Я с удовольствием выполняю приказ, залезаю на крышу и приколачиваю длинную жердь прямо к матице. Красивый флагшток над нашим домом! Мы стоим внизу, запрокинув головы, и любуемся. Вокруг флагштока снуют желтогрудые ласточки — учат птенцов летать. Их семья живет в гнезде у самого дымохода.
— Божьи птицы! — говорит бабушка. — Видишь, и они рады талисману. — Бабушка покрякивает от удовольствия и закуривает свою трубочку.
Малыши в восторге, хлопают в ладоши, смеются, кружатся.
— Что за праздник? — спрашивает мать еще с улицы. Она возвращается с фермы; у нее усталое лицо, у глаз — морщинки.
Малыши с готовностью показывают ей на белый флажок, развевающийся над нашим домом. Неожиданно для нас лицо матери еще более темнеет.
— Опять за старое!..
Бабушка будто костью поперхнулась.
— Когда вы были комсомол-момсомол, всех больших богов из гуигарбы[12] повыкидывали. Кому они мешали, спрашивается? Теперь хватит, не вздумай трогать мой талисман!
— Молитесь себе на здоровье, кто вам не разрешает? Но зачем же на посмешище всему улусу эту палку выставили?
— На посмешище, говоришь? Увидим еще, кто над кем смеяться будет. Не ты мне хии-морин принесла, другие люди позаботились, не тебе и отнимать! — горячилась бабушка.
— Что же это за покровители у нашей семьи нашлись?
— Есть добрые люди! Хурла, например, очень хорошая девушка! — Шабганса с вызовом смотрит на мать.
Мама собирает в подол халата щепки для растопки очага.
— Давно ли почтальонша стала такой заботливой?
— Она родилась, чтобы помогать страждущим! Вспомни о своем муже…
— Уж Хурла поможет страждущим, как же! — В мамином голосе я слышу раздражение. Не припомню, чтобы мама и бабушка еще когда так разговаривали друг с другом.
Шабганса быстро перебирает четки своими кривыми пальцами.
— Денно и нощно молюсь, чтобы мой сын вернулся здоровым. Но этого мало, все должны молиться, все: господи, охрани наш дом от своего гнева!
— Вы думаете, что, если эта тряпка будет развеваться над крышей, поможет?
Бабушка не выдерживает и кричит:
— Замолчи! Если сама бога забыла, не кощунствуй, не мешай другим молиться!
Всегда уступчивая с бабушкой, мать сейчас ни в чем не хочет уступать:
— Опять старых коней седлать будем? Далеко ли уедем на них? Много хорошего видали вы от ваших бегов?
Бабушка демонстративно поворачивается к маме спиной, давая понять, что разговаривать больше не желает.
— И ты хорош! — накидывается мама на меня. — Вот уж чего никак от тебя не ожидала!
Честно говоря, я озадачен. Уж не думал, что все так обернется. Я помогал шабгансе, старался, думал, что еще похвалят. А тут все наоборот!
Выручает меня Сэрэн-Дулма:
— Вся компания в сборе, а про Мухагшан забыли! — Тетя гонит перед собой нашу корову. — Все коровы давно с пастбища пришли, я Мухагшан еле разыскала. Теленка и то не забрали…
Бабушка всплеснула руками:
— Вот они, скандалы-то! Совсем забыли! Не доена! Сэрэн-Дулма взяла ведро, села под корову.
— Ну вот, вымя пустое, все теленок высосал… Пойдете сегодня спать без молока, — с досадой сказала она и поднялась. — Чем только вы тут заняты!
Бабушка снова вскинулась:
— «Чем заняты, чем заняты»! Разве вам понять, чем я занята… Только что одна меня учила, теперь вот вторая явилась!..
— Ничего не понимаю! Сами на себя не похожи! Что стряслось?
Жалма отчаянно трясла головой, показывая ей на крышу.
— Белый флаг! Какому врагу собираетесь сдаваться? — засмеялась Сэрэн-Дулма.
— Только и знаешь с железом возиться! Пора о душе подумать! О муже! Писем-то нет!..
— Только о нем все время и думаю, — Сэрэн-Дулма потемнела лицом.
Бабушка махнула рукой.
— С вами говорить — слова зря тратить! — и ушла в дом.
Теперь я опять попадаю под обстрел.
— Ты жердь из лесу приволок, кормилец? — грозно спрашивает хээтэй.
— Да почем я знал! Думал, так… забавно же! Флаг с конем. Я сейчас слазаю, сорву флаг и жердь сломаю. Разговору-то сколько.
— Ишь какой прыткий! Повесить близко, снять далеко. Теперь сорвать — старуху насмерть обидеть. Ни тебе, ни нам не простит по гроб. Нет уж…
Над нашими головами плещет на ветру веселый флажок. Он не должен висеть, но нельзя и снять. И виноват не кто иной, как я. Я один!
— А ну вас! — Я расстроен, я обижен, решаю показать, что мне плевать на то, как обо мне все думают;, лезу в карман, достаю кисет, не торопясь, демонстративно сворачиваю цигарку — закуриваю.
Во дворе наступает тишина. Сэрэн-Дулма усмехается, мать смотрит пытливо и холодно. Жалма — со взрослым укором, Дондой — с завистью, Барас — зачарованно на тающий дымок из моего рта.
Я ждал, что будут ругать, но никто ни слова, — я не Дондой, мужчина, считай, глава семьи. И курить сразу расхотелось, тушу цигарку, отворачиваюсь, лезу на чердак сарая — там сено, там у меня недочитанная книжка.
— На сене не смей курить! — слышу голос матери. — Нам только пожара не хватало.
Словно я не понимаю. И вообще-то я один не курю, только на людях, чтоб видели — я взрослый. Мать меня за взрослого не считает.
Я открыл книжку и… все забыл: коня, парящего в воздухе, ворчащую бабку, несправедливость матери, забыл ночную грозу, свой табун…
Я на Марсе, вместе с инженером Лосевым. Тонкая, нежная Аэлита с пепельными волосами показывает шарик на узкой ладони. Шарик переливается, искрится, играет, на нем проступают голубые моря и знакомые по школьным картам материки — Европа с плавающей в океане Англией, две Америки, сцепленные друг с другом, Африка…
На Марсе революция, над странными марсианскими городами воздушные бои…
Огромные, печальные, пугающие, не по-земному красивые глаза Аэлиты. В них — тоска по родным полям, по деревьям, по светлым дождям…
Я читаю и тоже тоскую, хотя моя родная земля тут, рядом, за дощатой стеной чердака, — улус, рассеченный вдоль пыльной дорогой…
И война идет не на Марсе, а на Земле.
Разносится по Вселенной таинственный голос:
«Где ты? Где ты, Сын неба?»
Во дворе басом заревел Барас, мягкий голос тетки успокаивает его:
— Ты же хороший мальчик, ложись спать. Проснешься — уже утро, и мама твоя рядом.
Обычная история! Сэрэн-Дулме пора в ночную смену, а Барас плачет, не пускает, цепляется за юбку: