И впрямь еще подумает, что я боюсь! Я беру у нее из рук бутылку и, зажмурившись, делаю несколько больших глотков. Внутри дерет и жжет, задыхаюсь, как рыба, хватаю ртом воздух. Хурла смеется, отбирает бутылку, кося прищуренным глазом, прикладывается к горлышку.
— Живительный напиток! От такого даже щепок мужчиной становится!.. Твоя очередь.
Я отмахиваюсь обеими руками.
— Эх ты, телок розовомордый! — смеется она.
Я тоже начинаю смеяться. Право, мне весело.
— Пей-пей, не бойся, джигит! Не уступай бабе. Стыдно.
Сделал еще несколько глотков и вытер рот рукавом. В голове приятно шумело, а месяц слегка покачивался. Я откинулся, облокотился на руку. Хурла пристроилась тут же, цепким пальцем провела по моим плечам.
— О, силенку нарастил! Интересно, смелый ты парень или только на словах? — Она придвинулась почти вплотную. — Иди сюда, дурачок, — шепчет она мне прямо в лицо, обдавая спиртным.
Мне противно. Я делаю попытку встать, но Хурла не пускает.
— Видимо, выпила я лишку, помоги-ка расстегнуть ворот. Душно… — Неожиданно Хурла валится на спину и увлекает меня за собой.
Я быстро приподнимаюсь на колени, оторопело смотрю на нее. Она раскинула руки и лежит неподвижно. Совсем плохо тетке Хурле. Путаясь в ее одеждах, я отыскиваю пуговицы, непослушными руками расстегиваю их, дую ей в лицо. Почтальонша вдруг обнимает меня руками за шею и целует. Я подскакиваю как ужаленный, тру щеку рукой.
— Вы что?
Отбегаю в сторону.
— Батожаб, Батожаб! Куда ты, недоделанный! Шучу я!
— Как вам не стыдно! — кричу.
— Сопляк! Шуток не понимаешь… Держи язык за зубами, не вздумай сплетни пускать, а то так тебя-ославлю, что надолго меня запомнишь. Волчье семя! А сюда, к обоону, больше не приближайся…
Я вскочил в седло и пришпорил Гнедого. Долго еще вслед мне неслись проклятья:
— Чтоб тебя громом поразило! Чтобы духи на твоих коней порчу наслали!
Какая все-таки она! Даже коням худа желает. Думал, что у нее сердце доброе, раз молиться сюда пришла за земляков, которые в «огне-пламени».
Гнедой скачет быстро, я его подгоняю. Несемся по степи, сбоку несется луна, перемахивает с горы на гору, Гнедой на всем скаку врезался в табун, так что кони шарахнулись в сторону. Я едва удержался в седле. Перевел дух, огляделся… Что-то здесь произошло. Светлогнедая кобылица ходит вокруг своего жеребенка и спотыкается на каждом шагу. Рядом с ней Белоногий как-то странно подпрыгивает, словно пляшет. Может, мне это мерещится?.. Я провел рукой по глазам. Нет, все, как прежде. Вот и Черногривый ковыляет, будто стреноженный… Неужели я пьян? А если не пьян, что с моим табуном? Или вправду нечистая сила шутки шутит? Неужели проклятье Хурлы сбылось? Так быстро?
Я слез с Гнедого, на всякий случай стреножил его и осторожно, почти крадучись, направился к Черногривому беглецу.
Я слышал, что, когда кони в табуне начинают неожиданно хромать, надо рассечь невидимые путы деревянным ножом. А где его взять? Ни деревянного, ни железного ножа у меня нет. Черногривый шел, припадая на каждом шагу. Я потянулся к нему:
— Стой! Стой тихо!.. — Голос мой ломался. — Да стой же! — Ухватился за ногу, потянулся второй рукой, ребром ладони провел как ножом… И моя ладонь прошла сквозь пустоту — никаких пут! Ноги коня не стреножены!.. Я тяжело сел на землю.
Я сидел на земле и держался за ногу коня. Черногривый больно куснул меня в плечо, и я с удовольствием огрел его плеткой — святой пришелец!
Проклятие-то Хурлы сбылось! Сбылось немедленно! Пока я скакал от старой лиственницы.
Светит яркая, словно начищенная, луна. По степи хоть собирай иголки. По светлой степи ковыляют кони, стреноженные неведомой силой.
Я, кажется, совсем пьян… Да нет. Чуть-чуть, может быть. Луна уже не шатается на небе. Правда, голова моя шумит… Я никак не соображу, что же мне делать? Обратно к Хурле? Покаяться, попросить: сними проклятье! И как воочию увидел ее, раскинувшуюся на земле. Меня передернуло. Не пойду!
Мимо меня, спотыкаясь, проковылял Гнедой. И он… Тут я вспомнил, что только что сам стреножил коня. Стало чуть легче. С трудом заставил себя подняться. Распутал ремни на ногах Гнедко. Все в порядке, ничуть не хромает. Хоть один не заговоренный.
Через минуту я сидел в седле и гнал табун с этого заколдованного луга. Кони ковыляли впереди…
XV
ДНЕМ…
Не торопясь, солидно шагаю я по центральной улице улуса с ургой в руках. Взрослые здороваются со мной, останавливаются, расспрашивают о делах, разговаривают как с равным. Я чувствую себя нужным, значительным, и мне это приятно.
— Что не здороваешься? Старых друзей не узнаешь?
— Зазнался?
Я размечтался и не заметил, как меня плотно окружили одноклассники, мои недавние школьные товарищи. Размахивали сумками, дружно галдели. Неожиданно я почувствовал себя чужим среди них. Даже грустно стало. В будущем году, как только кончится война, обязательно опять пойду в школу. Так, чего доброго, неучем остаться можно.
Ребята задирались, наскакивали на меня, как молодые петухи.
— Он теперь, как филин, ночью видит, а днем — слеп.
Больше всех кричал и гримасничал мой старый недруг — Баянда, сын бригадира. Прячась за спины, он подзадоривал ребят:
— Давайте накроем… Все разом… взяли! Перестанет нос задирать…
— Что, вас овод всех покусал?..
Неожиданно, расталкивая мальчишек локтями, вперед выскочила Зина.
— Все на одного!.. Трусы! — И она с размаху треснула сумкой Баянду по голове. — Будешь знать, как других подговаривать…
Я не видел Зину почти все лето. Она загорела, вытянулась, коротенькое пальто выше колен. Красные бантики-бабочки так и разлетаются во все стороны, глаза сердитые — вояка! Зина стала еще красивее.
— Заступница нашлась!.. Невеста!
Зина проворно повернулась к сыну бригадира, и снова — щелчок.
Я взрослый, мне неудобно ввязываться в драку. Говорю солидно:
— Оставь их, пусть бесятся…
Шагнул прямо на ребят, они расступились, и я пошел по улице.
— Девичий пастух! Девичий пастух! — неслось мне вслед.
— Батожаб, подожди! — запыхавшись, Зина догнала меня.
— Зина, хочешь научиться ездить верхом? Пойдем к конюшне.
Зина радуется:
— Правда? Как здорово!.. Подожди только, я сбегаю домой, оставлю сумку и быстро поем…
Не дожидаясь ответа, она убегает. Но что, если тетка не отпустит Зину? Вспомнил Хурлу, и настроение у меня сразу испортилось. Почему Зина приехала именно к Хурле? Сколько людей в улусе, а родственницей Зины оказалась Хурла.
Я боюсь Хурлы. Я до сих пор не пойму, что опа сделала с моими конями прошлой ночью? Колдунья. Раньше я думал, что колдуньи все старые.
Долго шатаюсь по улусу, то приближаясь к дому почтальонши, то ухожу подальше. Наконец — и Зина.
— Быстро я?.. Держи, это письмо твоей тете. — Зина протянула мне конверт со штампом полевой почты.
«От хуряахая!» Я даже подпрыгнул от радости.
— Зина! Спасибо!
— Да что ты…
— Спасибо большое! Ты даже не знаешь, что сделала! Давай отвезем прямо на поле. Сэрэн-Дулма ждала, так ждала, что даже спрашивать про письмо перестала.
— А меня тетя Хурла отпускать не хотела, — говорит она тихо.
Я молчу.
— Понимаешь, тетя хочет, чтобы я… — Зина замолчала, отвела взгляд.
— Уж договаривай!
Хотя вокруг никого не было, Зина оглянулась и зашептала мне на ухо:
— Ты только никому не говори, а то она меня заругает. Тетя заставляет меня письма переписывать…
Я подобрался:
— Какие письма?