— Б-б-батожаб, смотри, смотри!
С меня сон как рукой сняло.
— Где он?
— Т-т-там, впереди виднеется. Видишь?
В жиденькой рассветной мгле трусит по солончаку большая собака. Голова опущена. Идет не спеша, нюхает землю.
— Серый!
— Он.
Я схватил дробовик, прижал приклад к щеке, прицелился и спустил курок. Волк присел, как перед прыжком, потом круто повернулся и пустился наутек.
— Э-эх! Лучше бы я вы-вы-выстрелил!
Я вскочил на ноги.
— На коней! Нагоним!
Пока возились, длиннохвостый успел умахать.
Кони взяли прямо с места — Мэлзэн впереди, Гнедой за ним. А дробовик забыли в соломе. В спешке…
Туман редел с каждой минутой, и серый, отмахивающий тяжелым скоком по черной пашне, был хорошо заметен.
Скакать по пашне трудно, копыта коней вязнут в рыхлой земле. Расстояние между нами и волком не сокращается, а растет. Но шум пашущего за пригорком трактора напугал волка, он повернул обратно. Мы пустили коней ему наперерез.
— Гу! Гу! Вперед! Еще быстрее! Поднажмем! Держись правее!
— Отрезай к лесу!.. Уйдет!..
Гнедой привык к тихой рыси. Такая бешеная скачка ему тяжела. Перед глазами мелькает круп Мэлзэна.
Серый бежит по открытому полю, петляет, старается укрыться за каждой кучей соломы. Гнедко умница. Он словно знает, куда волк кинется, идет ровно, поворачивает сам наперехват.
Под копытами пошла твердая земля, мы почувствовали себя уверенней.
Брызнуло, заиграло на заиндевевшей щетинистой траве солнце. Волк начал сдавать. Пробежит и остановится и смотрит на нас, повернув голову, потом снова вперед.
Мы с Мунко орем осипшими голосами. Я теперь впереди, молодой конь Мунко пугается, норовит взять в сторону.
Но волк совсем сдает. Я вижу, как он волочит хвост, как ходят его бока, как неуклюже тяжел его бег. Я шевелю Гнедого, Гнедой поддает еще…
Вот он, волк, внизу — взъерошен загривок, прижаты уши.
Я приподнимаюсь на стремени, изо всех сил бью волка плетью. Он подпрыгивает, щелкает зубами, наддает крупным скоком. Но Гнедой висит у него на хвосте. Завожу Гнедого сбоку, снова бью. Еще, еще!.. Мунко скачет в стороне, конь его боится волка. Мунко скачет и щелкает плеткой по воздуху.
Неожиданно волк круто поворачивается, садится, оскалившись, — два горящих глаза, рыжеватые подпалины на морде — и тут же кидается под ноги Мэлзэну. Тот в страхе становится на дыбы. А Мунко, съехав, шлепается оземь. Я сам не помню, как очутился рядом с ним, схватил за плечо:
— Мунко!
Тот поднялся, охнул виновато:
— Седло-о… Седло-о… Сбил себе…
— Бери моего Гнедого.
— Н-н-нет. Н-н-не теряй времени, уйдет!
— На мое седло! — Я быстро скидываю Мунко свое седло и вскакиваю на спину Гнедого.
Волк, опустив голову, рысит к степной балке. Если он успеет там скрыться, нам его не поймать.
У Гнедого мокрая спина. Пожалуй, так можно и загнать… Но тороплю:
— Давай, Гнедко! Давай!
Мы не успеваем — волк исчезает в балке. Балка узкая, поросшая мелким кустарником. Мы спешились — здесь кони не помощники. Волк прячется в кустах. Сверху его хорошо видно. Мы набираем полные карманы камней и бьем по кустам. Волк ломится прямо через заросли, уходит вперед по балке. И снова прячется в чаще.
Новый град камней обрушивается на него.
Балка сразу переходит в глубокий овраг. Там много поваленных деревьев, крупных валунов. Противоположной стороной овраг выходит прямо к Белому озеру, а вокруг него стеной стоит высокий сухой камыш — преследовать бесполезно.
Сначала мы слышим шуршанье камыша, а потом все стихает. Видно, серый залег неподалеку, дух переводит.
В изнеможении я опускаюсь на землю и подскакиваю как ужаленный. Зад ожгло, штаны прикипели к телу — не отдерешь. Скачка без седла! В таких случаях помогает подорожник. Мы спускаем штаны и слюнявим листочки, оказываем друг другу посильную помощь. Становится как будто легче…
Я свернул самокрутку, чиркнул спичкой и… не закурил. Как я сразу не додумался?
— Мунко, давай подожжем камыш!
— Д-дело! — согласился Мунко. — П-поджарим серого.
— Камыши к воде идут, так что большого огня не будет.
Я аккуратно разделил спички поровну.
— Я с одной стороны, а ты — с другой. Пошли!
Морщась и покрякивая, взобрались на лошадей, разъехались в разные стороны.
Вода в низине замерзла. Под копытами Гнедого лед крошится, хрустит. Я спустился с коня, присел на корточки, чиркаю спичкой. Как назло, огня нет, спички отсырели, видно. Моему другу повезло больше. Ветер с его стороны, и я вижу, как к небу поднимается первый столб дыма. Огонь идет по камышам быстро, с треском, с гулом — победно!
Волк выскочил прямо на меня. Должно быть, он угорел от дыма. Плеть захлестнула заднюю ногу. Я дернул — волк упал на бок. Гнедой сам ринулся на него, ударил копытами… Я несколько раз разворачивал Гнедого и топтал, топтал…
На помощь мне уже спешил Мунко. Его конь не пошел даже на мертвого волка, шарахнулся в сторону.
С гулом и ревом горел камыш, искры и пепел летели над тихой гладью озера.
Я спешился и подошел к измятому волку. Мне вдруг стало жаль его, и не было никакой радости от победы.
XIX
ДНЕМ…
Наверное, я родился на свет, чтоб стать табунщиком. Всего лишь несколько дней не видел своих лошадок и уже не нахожу себе места. Сегодня ни свет ни заря я у конюшни. Взобрался на высокую изгородь загона: Белоногий, Игреневый Гунга, Светлогнедая с жеребенком…
Где-то в глубине души теплилась надежда: а вдруг Рваный Подколенок на месте?
Кони зашевелились, заржали, потянулись ко мне — ждут, что открою ворота загона, выпущу на волю! Гнедой первым оказался рядом. Стал боком: седлай, садись, вот я, готов! Я глажу его морду, чуть опаленный бок. Мы оба не заметили, как во время пожара в камышах прихватило огнем. Кони нервничают. Одни роют землю копытами, другие, положив шеи на изгородь, тоскливо всматриваются в степь. Вид у коней помятый, серый. У меня сердце так и разрывается от жалости к ним. Табунщик я или не табунщик — наплевать! Это мой табун! Я его хозяин, мне поручил его Эрдэни.
Я кубарем слетаю с изгороди, хватаю полную охапку сена, одну, другую. До отказа набиваю пустые кормушки. Ношусь взад-вперед до пота.
Сегодня же пойду к бригадиру и выложу: если уж закрыли коней в загон — кормите, следите, чистите!
Я даже удивился, когда увидел бригадира. Стоит. Посматривает на меня. Воинственно повернулся к нему: хватит, не маленький, сумею постоять — коней губят!
Ендон как ни в чем не бывало протягивает мне руку:
— Сайн байн! Весь аул говорит о вас: матерого затравили!.. Увидеть хотел: где же, думаю, искать, как не у коней! Застукал! — Бригадир довольно смеется. — Прямо на месте преступления!
Никак не пойму: хвалить он меня собирается или ругать?
— Правильно делаешь. Убери все, чтоб полный порядок был! Комиссия сейчас ответственная приедет — коней на фронт забирать. Аттестационная! — Он поднял указательный палец. — Я сейчас в бригаду загляну — и мигом вернусь.
Ендон сел на Белоногого и ускакал, а я до смерти рад — все само собой решилось, без скандалов. А коней-то забирают!.. Как хорошо, что я оказался возле загона. А то увезли бы, и не попрощался.
Давно ли простился с ребятами, обещал им следить за их конями — Игреневый Гунга, Алешкина Рыжуха… Их кони теперь уедут следом за ними.
Я принялся чистить, расчесывать им гривы. Начал я, конечно, с Шаргалдая. На таком коне и самому храброму командиру воевать не стыдно! Потом перешел к Чубарому, к Меченому и к своему Гнедко.