Гнедко… Мой друг, верный друг. Хотя я на нем ездил ночью и днем, он не сдал. Я ездил, но я и ухаживал, подкидывал лишнего. Ешь, Гнедой, ешь, товарищ! Хорошо было в старину: казаки уходили на службу со своим конем, жаль, что ныне нет такого порядка. Гнедой трогает мою щеку своими мокрыми губами — поцелуй при расставании. Баяртай! Вот явился Мунко, в руке недоуздок, лицо озабочено — настоящий конюх. Мы вчера договорились с ним — он заменит меня.
— Батожаб, это ты?
— Накормил коней досыта. Но ты придерживайся нормы… К весне сена не хватит, — наставляю я в последний раз. — А где ботало, которое мы с тобой нашли?
— Здесь.
— Пусть его носит Гнедой. Лучшего вожака для табуна не найдешь.
— Хорошо, Батожаб.
— Гнедой Бадмы что-то хромает, покажи старикам…
— Покажу.
Я киваю на Звездочку.
— Будет лончаком, попробуй-ка его стреножить, вдруг да иноходцем станет.
— Хорошо…
Я медлю, не хочу уходить.
— Я хо-хо-хочу попросить… — заикается от волнения Мунко. — Черногривому беглецу дам твое имя… Ладно? Т-ты об-объездил его.
— Не слишком ли много кличек у него: Черногривый, беглец, святой конь…
— И… и… еще… Черногривый Батожаб. Это останется.
Я свертываю самокрутку, закуриваю:
— Мунко, эту самокрутку раскурим пополам, чтобы друг друга долго помнить…
Мунко соглашается, послушно затягивается и долго кашляет.
— Не-не могу… Давай без этого, в-все равно тебя буду помнить!..
— Баяртай! — говорю я.
— Ба-ба-баяртай!
Рассвело. Над крышами столбятся дымы. Над длинным школьным зданием — три высоких столба дыма. Там сейчас сестренка, там Зина. Прощайте. Прощай, школа, где я впервые узнал букву «А» и цифру «один». Прощайте, учителя, ребята, друзья…
А Зине я напишу… Из армии. Напишу, что помню клятву, которую дали летом в лесу. Хорошо, если б Зина переехала жить к нам. Я попрошу об этом маму в письме.
Дорога проходила мимо фермы; нет, я не могу завернуть и проститься с тем, с кем больше всего хотелось бы, — с матерью. Если заверну, то, скорей всего, на этом моя дорога и кончится, мать не отпустит меня.
Под ярким утренним солнцем ослепительно сияет широкая степь. Дымки родного улуса за моей спиной. Морозно. Вокруг солнца круги. Наверное, будет еще холоднее. Дорога пролегает через степь. Не так ли уходили наши богатыри в большой мир, на подвиги. Не стану ли и я батором, о котором будут петь песни? Батожаб-батор — звучит. Хоть я и рожден в год зайца, но я доказал, что не трус.
— Батожаб! Ты куда это?
Вот те раз — мама! Стоит у дороги, горбится, ветхая шубейка, узкое серое лицо, запавшие глаза. Родная моя!
— Ты куда, Батожаб?
Я подошел к ней вплотную, заглянул в родное и усталое лицо.
— Мама… — говорю, задохнувшись. — Мама… Я не хотел тебе говорить… Я ухожу, мама, на фронт, добровольцем.
Она глядит мне в лицо запавшими глазами пристально, грустно. Сейчас она начнет меня хватать за руки, сейчас заплачет, будет упрашивать, говорить о моем возрасте, о том, что я мальчишка, что бросаю ее одну… Я был готов ко всему. Она должна понять: я обязан отомстить за смерть отца.
И мать слабо-слабо улыбнулась, сказала:
— Иди, сынок…
— Спасибо, мама. Я думал, что ты станешь держать меня…
— Зачем? Тебе хочется поиграть. Быть может, последний раз в жизни. Иди, поиграй. Только хорошо бы, чтоб ты вернулся к обеду.
— Мама!
— Ты еще ребенок!
— Мама! Я серьезно!
— Верю.
— Я добровольцем!..
— Ну да, ясно.
— Я вернусь после войны.
— Тебя вернут… Тебе пятнадцать лет; шесть месяцев назад, в день начала войны, ты еще играл в деревянные ружья. Помнишь ли?
— Но я попрошусь! Я расскажу об отце!..
Мать не хватала меня за руки, не плакала, не просила, она повернулась и пошла… А я остался. Мне всего пятнадцать лет, ради меня никто не станет нарушать закон. Неужели я только играл?..
Все-таки я родился в год зайца.
В год огненной змеи мне было пятнадцать лет. Всего пятнадцать! И мне очень хотелось отомстить за смерть отца.
Но война нагнала меня. Я успел подрасти и стать солдатом. Я прошел через Польшу и Германию, я брал Берлин. На одной из колонн рейхстага среди других надписей есть и моя: «ЗДЕСЬ БЫЛ БАТОЖАБ ГОМБОЕВ ИЗ БУРЯТИИ».
СТЕПНЫЕ ДОРОГИ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
На Золотой нашей земле редко где найдешь места, столь богатые солнцем, как Забайкалье. Чуть не круглый год над степями безоблачное небо, ясное. И солнце-то здесь светит по-особому, веселее, добрее, что ли.
Именно в этой залитой солнцем степи лет тридцать с лишним назад объединились буряты, жители трех речных долин, в общее хозяйство. Объединений поначалу было несколько, и назывались они в разное время по-разному — ТОЗы, коммуны, артели… Разные носили имена — Уртюбаева, Ербанова, Разумова. Много раз то укрупнялись, то разукрупнялись. В конце концов превратились они в известный теперь всем колхоз «Улан-Малчин», что в переводе на русский язык означает «Красный животновод». Колхоз этот передовой в аймаке, и занимается он именно животноводством, потому что буряты с давних пор разводили скот пяти видов — овец и коз, коров, коней и верблюдов. Что касается верблюдов, то к ним с годами почему-то интерес поубавился, зато с недавних пор в «Улан-Малчине» появились свиньи и птица. Как полагается, колхоз имеет несколько сот гектаров пашни, луга, огороды. Богат он и техникой.
Ну, а теперь давайте познакомимся с центральной усадьбой колхоза. Главная улица поселка застроена дамами на заливных каменных фундаментах, с широкими окнами и шиферными крышами. Некоторые здания на этой улице всем своим видом подчеркивают, что это не просто дома, а учреждения. Солидно выглядит, например, Хангильский сомонный Совет. Прямо-таки светится новая колхозная контора, обшитая тесом. Густой паутиной проводов опутана почта. Штабеля пустых ящиков позволяют безошибочно отыскать дорогу к магазину и столовой, разместившимся под одной крышей. Двухэтажный колхозный Дворец культуры не уступит иному городскому. В нем, кроме зрительного зала человек на четыреста, большой сцены и просторного фойе, много комнат для разных кружков. На фасаде Дворца — от земли до крыши — художник изобразил молодого чабана, а рядом с ним. понятно, овец. Тут же, перед входом, стенная газета «Халгильские новости», на стенде — диаграммы, показывающие перспективы развития и роста артели, и Доска почета с портретами лучших людей. Несмотря на яркий солнечный день, перед Дворцом пылает несколько десятков электрических лампочек.
Впрочем, сегодня все общественные здания села выглядят торжественно и нарядно. На них алые транспаранты и лозунги. Это, конечно, неспроста. И лампочки горят среди бела дня совсем не потому, что монтер забыл их выключить. Их как раз специально зажгли. Белые буквы на кумачовых полотнищах призывают хангильцев достойно отметить сагалган — праздник Белого Месяца, праздник животноводов.