В окно Дансаран Ванганович увидел направляющегося к его дому Булата и мысленно похвалил себя за то, что догадался позвать комсорга.
Парень, должно быть, очень спешил — запыхался. И комбинезон не снял, прямо из мастерских прибежал. Лицо встревоженное.
— Сайн, Дансаран Ванганович!
— Сайн!
— Вы меня вызывали?
— Ну-у! Зачем вызывал! Зайти просил. Садись, Булат, — он подвинул стул и долго, словно любуясь, разглядывал комсорга.
— Что-нибудь случилось? — смущенно спросил тот.
— Ты стал настоящим мужчиной, — уклонился от прямого ответа Гурдармаев. — Посмотреть на тебя — вылитый Сыден. Как ты похож на отца! Мы с ним были верными друзьями. Вместе в комсомол вступили. Не жалея себя боролись с кулаками, ламами, всякими невеждами. В те годы мы дома не сидели. Днем и ночью — по всей округе. Утром в Улан-Булаке, вечером — в Кункуре, ночью здесь, в Хангиле, проводим собрание. Сколько раз сыновья богачей грозились накормить нас горячим пэлдэном — подстрелить, иначе говоря. Вместе мы колхоз организовали, вместе работали по-ударному. А на праздниках твой отец всегда первым был — ни разу его спина не касалась земли… Когда война началась, нас в один день призвали в армию. Меня по броне оставили, а Сыден ушел. И не вернулся… — Дансаран Ванганович наклонил лысеющую голову.
Булат смутно помнит отца. Когда отец уходил на фронт, ему было всего ничего. Запомнилось только, что громко ревел, а отец с осунувшимся, печальным лицом крепко прижимал его к себе… Знает Булат об отце только по рассказам и старается походить на него, быть во всем таким же, как он, поэтому особенно внимательно слушает и боится пропустить хоть слово.
— Я ведь знаю, как вы с матерью жили, как ты рос, — продолжает Гурдармаев. — Старался помогать, сколько было сил и возможности. Добился вам помощи от государства… Теперь пришла тебе пора за все это отплатить. Ты имени отца никогда не опозоришь, я в этом уверен. Ты стал передовым механизатором, комсоргом — руководишь всей молодежью села. Еще я добился, чтобы тебя выбрали депутатом сомонного Совета. Ты хоть понимаешь, что такое депутат? Депутат! — Он хлопнул Булата по плечу.
Должно быть, слишком уж неожиданно перешел Дансаран Ванганович от воспоминаний к каким-то непонятным намекам, и Булат, подняв глаза, недоуменно смотрит на него, соображая, что за этим последует. Однако надо что-то ответить, и Булат мямлит:
— Начинаю понимать свои права и обязанности…
— Плохо еще понимаешь, — повышает голос Гурдармаев. — Чуть что, допускаешь политические ошибки. Вот мы впервые подняли вопрос, чтобы у нас, в Хангиле, была бригада коммунистического труда. А наш депутат, к тому же комсорг колхоза, провалил этот важный почин… Девчонка наделала шума и удрала в степь, а ты никаких мер не принял.
— Но у нее были веские причины отказаться, — возражает Булат.
— Как это так — отказаться! Ты понимаешь, что значит — отказаться? Если все станут отказываться, как мы построим новое общество? — нанизывает сердитые вопросы один на другой Гурдармаев.
— А если в бригаде обнаружились недостатки?
— А где их нет, недостатков? В других колхозах тоже имеются недостатки, а бригады с высоким званием есть. Есть? Есть! Теперь ты мне скажи: читал ты какую-нибудь инструкцию, как присваивать эти звания?
— Нет, не читал, но…
Дансаран Ванганович не дает ему договорить.
— Нет пока таких инструкций. Здесь надо руководствоваться интересами нашего общего дела. Просто необходимо, чтобы в нашем Хангиле была по крайней мере одна бригада коммунистического труда. Хоть одна! Разве мы хуже других?
— Но если она недостойна? Это же будет настоящее очковтирательство!
— Вот заладил! Если есть какие-нибудь недостатки, их надо устранять на ходу. Понимаешь? А ударная бригада должна быть!
— Я уверен, что будет. И не одна. Только не сейчас.
Гурдармаев чувствует, что не уговорить ему этого парня, и меняет тон:
— Смотри! — и шутливо грозит пальцем, окидывая при этом многозначительным взглядом неубранный стол. Тут же он вспоминает, что перед ним не гость, а человек, пришедший по делу, и протягивает Булату пачку «Казбека».
— Не куришь? Еще не научился? Это хорошо!.. У меня еще один вопросик к тебе — личного характера. «Газик» у меня что-то не в порядке. Муфта, что ли, какая-то сломалась… Помоги…
— Это можно. Только время…
— Найдешь как-нибудь. Договорились?
— Договорились.
Взяв шапку, Булат уходит.
Дансаран Ванганович тяжело дышит. Трогает ладонью лоб: что-то опять голова разболелась. С чего бы? Он оглядывает стол, размышляя, не глотнуть ли… Полечить голову ему, однако, не удается: опять кто-то пожаловал! На этот раз — новый заведующий магазином. Вот уж кого не ждал!
Его зовут Сельпо Даши, и он охотно отзывается на это прозвище. Торговля — его призвание. Это непревзойденный мастер всяческих комбинаций, ловкач и делец. Во многих местах, где ему приходилось работать, даже ребятишки знали, как он нечист на руку, но нигде и ни разу он ни на чем не попался, должно быть оттого, что точно знает, когда надо сменить торговую точку. В доме Гурдармаева он впервые и, по-видимому, чувствует некоторую неловкость, а может, только вид делает. Сельпо Даши долго шоркает подошвами дорогих ботинок о тряпку у входа, наконец появляется в комнате и низко наклоняет лысеющую голову, почтительно, но с достоинством.
— Сайн байна! С сагалганом…
— Здравствуй, здравствуй! И тебя с праздником, министр торговли… — хозяин радушно поднимается ему навстречу.
— Спасибо, — лучится улыбкой от ласкового приема Сельпо Даши.
— Садись, — приглашает Дансаран Ванганович. — Надо бы чайком угостить, да хозяйка куда-то ушла… К соседям, наверно… По нашему обычаю нельзя гостя, впервые переступившего порог, без горяченького отпускать… Ну, мы сейчас что-нибудь сообразим…
Он извлекает откуда-то непочатую бутылку, откупоривает ее, наполняет рюмки.
— С праздником!
Сельпо Даши, слегка прищурившись, выпивает. Когда же хозяин вновь берется за бутылку, он решительно прикрывает рюмку рукой.
— Больше не могу — работа… Товар, весы, деньги… Гурдармаев повторяет один и закуривает.
— Правильно. Работа есть работа. Ну, как твой магазин в эти праздничные дни выполнял план?
— Сами понимаете… — пожимает плечами Сельпо Даши. — На винно-водочные спрос…
— В праздники, конечно, можно план и бутылками выполнять. Но в будни — смотри! Сокращать надо. А на посевную совсем прекратить.
— Конечно, конечно. Но ведь план…
— Ну-у, не мне тебя учить! Ты опытный торгаш, найдешь выход. Надо будет практиковать выездную торговлю, чаще бывать у животноводов, в степи.
— Обязательно! Только уж вы, Дансаран Ванганович, насчет автолавки похлопочите.
— Я думаю, мы найдем общий язык.
Согретый приемом и водкой, Сельпо Даши нашел момент удобным, чтоб сказать о цели своего прихода:
— Извините, что побеспокоил вас в такой день… Дело такое… Жаловаться я пришел на одного гражданина… Что за человек! Вы даже не представляете…
— На кого жаловаться? — нахмурился Гурдармаев.
— На Бабуева Дондока…
Дансаран Ванганович громко расхохотался.
— Ну, насмешил! Ты что, Дондока не знаешь? Самая яркая личность в Хангиле. Хочешь, расскажу? Когда-то у нас в селе росли сразу семь Дондоков, семь тезок. Все выросли. Одни на фронте погибли, другие поразъехались. Остался только один, самый последний из ондоков. В полном смысле последний из последних. В школе учился кое-как, по нескольку лет в каждом классе сидел, даже семилетку не кончил. Все старался устроиться, чтобы работать поменьше, а жить полегче. И в армию, как-то так случилось, не попал. Одним словом, наказание, а не Дондок. Попивать стал. Думали, женится — остепенится. Ничего подобного! Дом бросил, жену, куда-то уезжал, снова возвращался… Решили перевоспитать его, заставить работать. Отару поручили. Из этого тоже ничего не вышло. Перед самым сагалга-ном бросил овец, снова загулял… Так что он такое натворил?