Не очень-то поняв, Сокто-ахай погружается в раздумье. Санджи почтительно стоит рядом, переминается с ноги на ногу.
— Я дальше телячьей тропы не выходил, — говорит наконец старик, — серые холмы не переваливал, дальние земли не видел. Только из легенд знаю о потомках Джангара-батора.
Сокто-ахай присел на корточки, достал из-за пазухи кисет из бараньей мошонки, по старинному обычаю протянул гостю.
Санджи не курит, но отказаться — обидеть старого человека. Он берет щепотку табаку, неумело сворачивает цигарку.
— Ханлсн!
— Что ты сказал?
— Ханлсн. По-нашему, спасибо.
— A-а, башыба, как русские говорят. Ты, парень, не удивляйся. Я, словно какое животное, табак жую. — С этими словами дед отправляет за щеку добрую щепоть табаку, мнет его редкими зубами.
— Интересно вы курите! — удивляется Санджи.
Помолчав, Сокто-ахай обращается с вопросом, который задает каждому приезжему:
— В сорок третьем мой единственный сын ушел на фронт… Может, ты встречал его где-нибудь? Зоригто Соктоев его зовут.
Санджи медленно качает головой.
— Нет. Не встречал. Да я в таких местах жил, что и встретить не мог…
Видно, что ответ его огорчил старика.
— Иные возвращаются. Пора бы и моему сыну приехать. Или случается такое, что люди забывают свои родные края?
— В каких бы дальних краях ни жил человек — свою землю, свой народ, семью, родной язык никогда не забудет! — взволнованно говорит Санджи. Ему самому довелось это испытать.
— В судьбе человека всякое случается, — вздыхает старик. — Ну, как тебе нравятся наши степи?
— Очень нравятся! — восторженно отвечает Санджи. — Как родные. Каждый пригорок, каждая долина. Просто замечательно здесь у вас!
— О-е, да ты настоящий степняк. Верно говоришь: лучше наших мест вряд ли где еще есть… Я тебе сейчас вот что расскажу. Видишь, — согнутым пальцем Сокто-ахай показывает на вершину пологого холма, — каменная баба там? Шуулун-абгай ее зовут. Хозяйка степи!..
— Вижу. Я даже ходил туда, поближе посмотреть. Думал, памятник кому.
— Вот слушай. Давно это было. Трудные времена для степей настали: зимой — шурган-пурга, летом — засуха-зуд, пожары… А хуже всего набеги врагов. Оттуда, из-за гор, — показывает старик на юго-восток, — приходили они. Злые, безжалостные. Убивали наших воинов, угоняли табуны, ни старых, ни малых не щадили… Куда ни откочевывали наши земляки, как ни скрывались — всюду настигали их злые люди. Одна пастушка все пять видов скота своего улуса спасла. Ушла в степь — потерялась. Знала она, где ее никто не найдет. Всю зиму в степи скрывалась. От голодных волков отбивалась. Хитрых лазутчиков, которые по степи шныряли, обманывала — уводила от них большое свое стадо. Сама до весны продержалась, скот весь сохранила и приплод сберегла. Стали коровы и овцы, козы, верблюды и кони на зеленую траву… А сил-то у нее нету больше. Чувствует — смерть ее подходит. Так не хотелось ей умирать… Все трудное позади. Поднялась она туда, посмотрела в последний раз на степь, да так и застыла… Камнем сделалась.
— Какая чудесная сказка! — воскликнул Санджи.
— Не сказка это, — нахмурился Сокто. — Я про степь много знаю. Если кому интересно слушать — рассказываю. Нет никого — овцам своим рассказываю… Ну, теперь про себя скажи. Что ты у нас делаешь? В каких местах бываешь?
— Вот, с помощью ваших земляков хочу стать зоотехником.
— Это хорошо. Для меня нет лучшей работы, чем чабанская. Я думаю, это самая нужная работа, — Сокто сплевывает табачную жвачку.
Вспомнив, как он оконфузился с Борбондой, Санджи решается кое о чем порасспросить старого чабана.
— Буряты очень опытные в животноводстве, — начинает он издалека. — В каких трудных условиях разводят такое множество скота! Когда болезнь какая-нибудь раньше у овец случалась, как лечили?
— Своим способом, — кратко отвечает Сокто.
— Расскажите, — просит Санджи.
— Травами целебными лечили…
— А еще?
— Кровь дурную выпускали. Как-то мой конь занемог, я сам ему кровь пустил. Видишь шрам?
Санджи вынул блокнот и ручку.
Увидев, что парень собирается что-то записывать, старик забеспокоился.
— Сейчас так лечить опасно. А я не то, что старину вспомнить, про теперешнее забывать стал. Так что не слушай ты болтовню стариков.
— Это же интересно!
— А ты заезжай ко мне. Поговорим, — Сокто поднялся, давая понять, что разговор окончен.
— Мы как раз к вам и идем! — обрадованно выпалил Санджи.
— Кто это — мы?
— Балмацу и я. Она за тем бугром с отарой. Гоним овец Бабуева к вам.
На лбу Сокто все морщины сбежались в глубокую складку.
«Сколько ни говорил, берет все-таки внучка отару. Да еще на исходе месяца, не в тот день недели…»
— Дондоковым овцам почти всем подкормка нужна. Худые вовсе. Наверно, еще заразные! — и плюнул с досады.
— Одна только больная овца. Остальные здоровые, — растерянно забормотал Санджи. Он не ожидал, что старик так вспылит. — Истощенных, правда, много.
Сокто легко вскочил на смирного, словно задремавшего коня.
— Эти девки все по своей воле хотят… Пока не поздно, надо с бригадиром поговорить. Шойдок, как будто, в пади Манти… Ну, парень, баяртай!
— До свидания.
Опустив голову, Санджи поплелся к Балмацу.
Сонный с виду, конек Сокто-ахая с места взял рысью. Старик хотел было еще поторопить его, но заметил почти над головой орла и натянул поводья. Орел кружил на одном месте, что-то высматривая внизу, стрелой понесся к земле, снова взмыл.
— Н-но!
Конь рванул.
Проскакав совсем немного, чабан увидел, что объягнившаяся карнаухая овца преспокойно бросила только что родившихся близнецов и пошла себе…
— Ммм-а! Ммм-а! — блеяли ягнята, возвещая о своем приходе в этот мир.
Старик спешился. Подошел ближе. Махонькие! Не больше рукавицы. Сквозь тоненькие ребрышки, если посмотреть, солнце можно увидеть. Желтенькие копытца, толстые суставы на длинных ножках. Словно пьяные, тычутся мордочками в землю, пытаются сесть. Кое-как встали на четыре ноги, шатаются. Янтарно-желтыми глазками уставились в степь — куда это мы попали?
— Эх, бедняги! Чуть в когти орла не угадали. И не знаете, что мать вас бросила. Еще замерзнете… Вот чабаны! Не заметили даже, что овца объягнилась! — Сокто-ахай гладит еще мокрых ягнят.
Посидел рядом с ними, взял их под мышки, зашагал. Конь двинулся за ним.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дороги…
На все четыре стороны бескрайней равниной легли степи. Из конца в конец пробороздили их тропы, выбитые скотом, колеи от телег, широкие дороги для машин. Пересекаются, переплетаются, разбегаются, сходятся вместе эти пути-дороги, петляют вдоль рек и речушек, огибают холмы, ныряют в нечастые перелески, теряются в жесткой траве.
Вот старушка, посадив позади себя девочку с сумкой на боку, трясется в седле, погоняя коня. Вот, бросив вожжи, кто-то дремлет на телеге с бидонами, которую лениво тянет упряжка быков. Вот лихо крутит педали, склонившись над рулем велосипеда, парнишка. Куда-то мчатся на красном мотоцикле с коляской три милиционера. Оставляя за собой шлейф пыли, несутся почитаемые на селе «ГАЗ-69» и быстрые, изящные «Волги». Обгоняют друг друга груженный ящиками «ЗИЛ», минский самосвал, чешский цементовоз, цистерна с молоком, фургон автолавки — все спешат. Натужно гудит лесовоз, тащит длинные бревна, обвязанные цепями. Подвывая сиреной, обходит всех пожарная машина.
В этом нескончаемом потоке и внимания не обратишь на отслужившую не один срок трехосную машину с высокой будкой-кузовом. Через много рук прошла она. Ездили на ней люди с правами и без прав, умелые и разгильдяи, трезвые и пьяные. Одно время все местные шоферы учились на ней. В общем, досталось ей. Пришла пора, когда и ремонтировать ее отказались, хотели списать да в утиль сдать. Но год назад снова ожила она. Собрали ее из ничего — один номер от нее оставался, и превратили в передвижную техническую мастерскую — автолетучку. Очень понадобилась колхозу такая мастерская.