— Что ж, — говорит она на прощанье, — воля ваша. Я поехала. Вам ничего не нужно?
— Да нет, ничего…
— Обожди, Оюна, я с тобой. От бригады на попутной уеду, — поднимается Бальжима.
— Я копя приведу.
Оюна вышла из юрты.
— Ну, живите благополучно, — раскланялась Бальжима.
Провожал их только пес Хоройшо. Дед Сокто даже не выглянул из юрты.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Засуха — зуд наваливается на степи не чаще одного-двух раз в сто лет, но, если уж случится, долго помнят о ней. Не только Бальжима-абгай, многие старики сохранили в памяти страшное бедствие. Несколько месяцев тогда, в двадцатых годах, не выпадало ни капли дождя. Пересохли реки, ручьи и озера. Потрескалась земля. Куда ни глянь — всюду бело, пусто, голо. Даже никому не нужная горькая полынь не устояла перед жарой. Зато небывало размножились кузнечики и саранча. Этой тварью, жужжащей и стрекочущей, наполнившей своим зудящим гудом всю степь, кишела каждая ложбинка. То ли обманутый зеленым их цветом, то ли с голодухи, одуревший от зноя скот с хрустом пожирал эту гадость.
Выпадали и после не раз засушливые годы, по не такие страшные. С начала весны чуть не каждый год долго приходилось ждать первых дождей, однако к июню, глядишь, все налаживалось — и земля влажная, и всходы дружные, и трава легла сплошным зеленым ковром.
А нынешняя весна, похоже, должна была подтвердить худшие предположения Сокто-ахая. Гидрометслужба ничем не обнадеживала — циклоны и антициклоны бушевали где-то за тысячи миль от Агинских степей и не намеревались пригнать сюда хороший табун сытых от воды туч. Щедрая природа почему-то поскупилась на забайкальские степи, установив им жесткий лимит осадков в несколько миллиметров на год, и ученые-географы на этом основании отнесли солидную часть Забайкалья к зоне пустынь и полупустынь. Изменить тут ничего нельзя, и приходится как-то подлаживаться, приспосабливаться к капризам природы.
С невеселыми мыслями о несовершенстве природы шагал весенней степью Цырен Догдомович Догдомэ, председатель колхоза «Улан-Малчин». Бескрайний простор колыхался перед ним в зыбком мареве. Солнце палило, как в июле, прожигая насквозь последние сугробы в самых глубоких оврагах. Расплавленный снег журчал сотнями ручейков, сливался на дне оврагов в пенистые потоки. Шел Догдомэ берегом одной из таких стремительных рек, смотрел на убегающую воду и приходил в тихую ярость от собственного бессилия.
Он остановился на краю оврага, расстегнул телогрейку. Подождал отставшего Дугаржаба — тот, слегка прихрамывая, спешил к нему от «газика», на котором вместе приехали.
— Что же это происходит, Цырен Догдомович? — перевел дух Дугаржаб.
Председатель уселся на пригорок, набил табаком трубку.
— Какое добро пропадает… Не могу спокойно смотреть! А виноваты сами. Снегозадержание не проводим. Талые воды тоже не умеем задерживать. Представляешь, — ткнул Догдомэ трубкой в сторону потока, — сколько убежит. Через несколько дней все пересохнет…
Дугаржаб наклонился над обрывом. Чуть левее овраг мельчал. Еще на полметра поднялся бы уровень воды, и река без труда перехлестнула бы через него в едва заметную, давным-давно заросшую травой канаву.
— Что же делать?
— Пока не поздно, надо направить половодье на луга Майлы, Харганаши, Кункура, — Цырен Догдомович кивнул на дальние луга.
— Надо!.. А как? Разве вода потечет по нашему желанию?
— Раньше текла. Раньше наши земляки строили настоящие оросительные системы, перекрывали реки, рыли канавы, а на высоких местах даже котлованы копали… Как ты думаешь, на чем я сижу?
— Как на чем? На земле.
— На системе! — усмехнулся Догдомэ. — Отсюда во все стороны были прокопаны канавы. Никто их не ремонтировал — заросли, осыпались.
Дугаржаб присел у канавы, ухватил горсть влажного суглинка.
— Восстановить бы все это…
— Затем и привез тебя. Хочу тебе поручить. Попробуй. Техника у нас есть. Я думаю, даже один раз плугом пройтись, и то дело будет.
— А кто мне машину даст? — недоверчиво поглядел на председателя Дугаржаб. — Цынгуев говорит, ни за что инвалида к технике не подпущу.
— Он же тебя бережет, о тебе заботится, — заступился за бригадира Догдомэ.
— Зачем меня оберегать? Летчик Маресьев… Чем я хуже?! У меня одна нога здоровая. Вторая хоть на протезе, все равно как живая. Смотрите! — Дугаржаб несколько раз подпрыгивает.
Догдомэ изумленно смотрит на него. Даже о трубке забыл.
— Хватит! Я тебе верю. Такой, как ты, все может сделать. Ты на любой машине сможешь ездить. Сейчас трактор с канавокопателем придет — попробуешь.
— Правда? А кто его пригонит?
— Булат. Он бригадира ждет. — Председатель посмотрел на часы. — Что-то задержался…
Дугаржаб — весь нетерпение. Неужели наконец-то сбудется? Должность у него чабана-механизатора, а на машины только облизывается. Что ни говори, а Догдомэ все понимает! Не то, что Шойдок-бригадип. Ну, теперь Дугаржаб покажет, на что он годится!
— Не видать Булата…
— Ничего, ничего. Приедет. Немного подождем.
Цырен Догдомович сует трубку в карман и направляется к «газику». Возвращается он с лопатой.
— Попробуем пока первобытной техникой, чтобы зря не сидеть.
Словно всю жизнь Догдомэ тем и занимался, что землю копал. Лопата легко входит в грунт, из канавы летят один за одним комья земли.
— Яна войне сапером был, — объясняет он. — Чего-чего, а покопать пришлось… В сорок первом досталось. Отступали… Шагаем, шагаем, с ног валимся. Доберемся до намеченного рубежа, тут бы и передохнуть, хоть самую малость, а надо оборону занимать. Значит, копай, копай, сапер!.. Траншеи, ходы сообщения… Да если бы такая земля, как здесь. А то — камень один. И вся техника — лопата… Руки в кровь. Что делать? Надо было. Без того в боях народу сколько теряли. А наши окопы да траншеи не одну жизнь спасли. И сам живой остался — успел в окоп свалиться. Ранило, правда, тяжело. Сестра на себе вытащила. Век ее не забуду…
— Вас много раз ранило?
— Пять… — Догдомэ продолжает орудовать лопатой. — Живучий я оказался. Никак меня убить не могли.
— Да-а… Досталось вам…
— Тебе не меньше, хотя и в мирное время. Вообще, войны бы не было — вместо окопов да траншей сколько канав оросительных накопали бы, а? Теперь машины всякие изобрели…
Догдомэ, не прерывая работы, принимается рассуждать о земле:
— Земледелие мы худо-бедно вести научились. И луга сенокосные у нас неплохо ухожены. А вот о пастбищах плохо заботимся. Это же основная часть наших земель. Их все время улучшать надо, от сорняков очищать… И травы плохо знаем. Ну, там, дикий лук-мангир, саранка, щавель, еще кое-какие съедобные — в этом каждый разбирается с малолетства. А остальные? Зеленая — значит, трава. Старики говорят, в наших степях больше ста разных трав растет. А как они называются? Не по-латыни, не по-русски — по-нашему, по-бурятски. Хоть кого спроси — не скажет. А какие в какой траве витамины? Какие травы овцы любят, какие коням нужны, коровам полезны? Какие травы от каких болезней? Как применять? Какие ядовитые? Знали же прежде! Знали да забыли… Кто-то из стариков и сейчас помнит. А мы не спрашиваем у них. Так и уйдет с ними. Животноводы должны по виду, по вкусу, по запаху определять травы…
Догдомэ выпрямился, любовно оглядел степь.
— Ты, Дугаржаб, подумай вместе с друзьями, как улучшить наши пастбища.
— Конечно подумаем, — охотно отзывается Дугаржаб.
— Где же, однако, Булат? Съезжу-ка я за ним.
Цырен Догдомович кидает лопату и направляется к машине.
— Я быстро.
Теперь за лопату берется Дугаржаб. Хотя нога на протезе у него и «как живая», а толку от нее мало. Приходится налегать на черенок всем телом. Приспособился. Кидает не спеша. Слышно только тяжелое дыхание, да как выброшенная из канавы земля влажно шлепается, шуршит комьями… Устал с непривычки — пот по щекам течет, спина взмокла.