— Дед — девяносто лет! Тройка! Барабанные палочки!
— Квартира!
— Сверстники-ровесники! — И сюда сунулся Дон-док. — У кого большой выигрыш? Поделитесь со мной. Отыграюсь — сразу же верну.
Тут его знают и встречают шумными восклицаниями:
— Ого, какой молодец!
— Нет денег — не играй!
Дондок морщится:
— Ладно, не очень-то…
Только что выигравший бренчит монетами и снисходительно советует:
— Ты набери шишек. Они у тебя вместо денег будут. Партнеры оглушительно хохочут.
— Черные собаки! Я вам покажу! — вскипает Дондок, но предусмотрительно ретируется и отсюда.
И наконец, завсегдатаи аршана. Эти всегда держатся в сторонке, никому на глаза не лезут. Для них аршан имеет особую притягательную силу. Кое-кто из них не в ладах с законом, с той частью его, которая имеет в виду мошенничество. Эти твердо знают и умеют только одно — держать и срывать банк, метать карты, тасовать колоды и считать очки, а также выигрыши и проигрыши. Здесь, на аршане, собираются картежники первой руки, мастера своего дела, которые, впрочем, не гнушаются компанией скромных любителей «погонять пестрых лошадок», даже рады им — есть кого пощипать.
С какой бы страстью, однако, ни предавались они своему излюбленному занятию, никто из них не забывает, где находится. Время от времени картежников можно увидеть чинно принимающими ванны. То там, то тут торчат из бочек, заменяющих на аршане ванны, головы игроков. Их ни с кем не спутаешь: опухшие лица, покрасневшие от бессонных ночей глаза. Отмокнут, освежатся, разотрут холодной водичкой онемевшие руки и спины, начинают шутить:
— Ну, вылезу сейчас, — держитесь! До тех пор играть буду, пока не стану таким, как Дондок. Как чувствуешь себя, Дондок?
— Плохо, — бурчит очутившийся по соседству незадачливый хангилец.
— Смотри, не задери нос с такой большой удачи! — подзуживает его один из самых знаменитых на аршане игроков, Балдан Ононский, груда мяса, еле втиснувшаяся в бочку. — Ты у нас высокую славу заслужил, почетный титул Нюсэгэна!
— Я в одной сказке читал про голого короля, — высовывает тощее тело другой корифей, Дугар Читинский. — Наш дорогой Нюсэгэн Дондок вроде того короля!
Дондок зло поводит глазами.
— Не выпендривайтесь, — в бессильной ярости кричит он и в этот момент замечает в чаше кустов осиное гнездо. — Я еще вам покажу!
— Хуба-парень! — окликает его из бочки Костя Кударинский, еще один заядлый игрок, весь в шрамах от чирьев. — Тебя только в кино показывать. Видел картину? Все в коротких штанах щеголяют. Чем человек культурнее, тем больше заголяться должен. Ты, Дондок, молодец, от самых передовых людей не отстаешь.
— Бросьте смеяться над ним, — басит кто-то. — Ему без вас тошно.
— Ничего-о! — гогочет Костя. — Злее будет!
— Вы так, да? — Дондок лезет в чащу. — Я вас самих сейчас догола раздену!
— Ха! Клыков не хватит!
— Посмотрим…
— Братцы! Он сейчас наше барахло хапнет!
— Стану я мараться! — Дондок добрался до осиного гнезда, сорвал его с дерева, вылез, не обращая внимания на укусы, из чащи и с силой запустил между бочек. Гнездо, словно бомба, лопнуло с глухим звуком, разорвалось на тысячи осколков — ос, накинувшихся на повыскакивавших из бочек картежников. Ка-артина!
Кто лезет обратно в бочку, опрокидывая ее. Кто кувыркается по траве, отбиваясь от лютых насекомых и еще пуще разъяряя их. Кто схватился за одежду и путается в ней. Кто машет сорванной веткой. Кто ползет в кусты. Тщетно! Осы осатанели!
Визжа и ругаясь на чем свет стоит, картежники, будто взбесившиеся, исполняли немыслимо дикий танец, пока не смекнули пуститься с поляны наутек.
— Пускай побегают, — удовлетворенно произнес Дондок и направился разыскивать Балмацу.
Нашел он ее там же, где и оставил, возле телеги. Она будто его только и ждала. Перестала на минуту жевать серу, махнула веткой в сторону телеги:
— Садись.
— Скорей уедем отсюда! — Дондок хлестнул лошадь. Балмацу отобрала у него вожжи, съехидничала:
— Большое дело сделал?
— Я еще…
— Молчи уж. Хватит, побродяжничал. Пора возвращаться в Хангил. Я за тобой приехала.
— Не говори чепуху! — Дондок отвернулся.
— Какая же чепуха? В Хангиле дом, хозяйство. И я еще пока твоя жена…
Дондок почесал голое плечо, искусанное осами.
— Надоело! Поучения ваши слушать надоело. Вы между собой проводите агитацию, а ко мне не привязывайтесь. Понятно?
— Вот-вот. И меня агитировали. Поезжай, говорят, отыщи Дондока. Пусть возвращается. Раз вы, говорят, считаетесь мужем и женой, то должны обратно сойтись.
— Бр-рось! Ты же видишь, мне не до тебя. Как-нибудь приеду.
— Ты о себе только и думаешь. Бродяжничаешь, беспутничаешь. Хочешь ехать домой — поехали. А нет, так давай решим в другую сторону.
— Ого! Как заговорила! Кто-то моей бабе вскружил голову… Ты, оказывается, не такая простушка, как я считал. Вообще-то мне говорили, что у тебя какие-то шашни с парнем-калмыком. Но я на него управу найду!
— Говори, да не заговаривайся! При чем тут калмык? Он свое дело знает.
— Зна-ает! Подожди, вернусь с добычей, буду не хуже, чем твой зоотехник с высшим образованием. Может, я тебя в какой-нибудь город увезу.
Балмацу кивает головой:
— Глупости одни у тебя на уме. Ох, трудно с тобой всю жизнь в подкидного дурака играть… Лучше одной быть.
— Что? Разлюбила, да?
— А за что тебя любить?
Дондок поднял правую руку. Выше локтя — наколка. Змея с высунутым жалом, червонный туз, голая женщина…
— Я тебя по-прежнему люблю. Читай, что написано: «Дондок плюс Валя». А тебя по-русски как раз Валей и зовут. Валя… Балмацу…
— Не болтай.
— Как же тебе еще доказать? — Дондок обнял ее.
— Убери руки!
— Ну, перестань… Мы же все-таки муж и жена… Подвинься ко мне.
— Чего ты вдруг заобнимался?
— Не дури!
— Будешь приставать — закричу!
— А кто услышит?
— Нно! — Балмацу хлестнула коня.
Дондок перехватил вожжи.
— Трррр!..
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Кроме прославленных аршанов, много в бурятской стороне обыкновенных ключей-родников. У большинства из них красивые названия — Золотой ключ, Солнечный ключ, Полуденный ключ… Есть и совсем скромные, безымянные ключи. Но каждый, даже самый захудалый родничок почитают здесь. Они, родники, требуют уважительного к себе отношения — поверье такое существует. Если люди будут обходиться с ними без должного почтения, эти ключи-родники возьмут да место переменят, а то разведется в них всякая нечисть или вообще могут пересохнуть. Но если даже отбросить всяческие поверья, то и это не убавит любви к источникам. Вода в них си-няя-синяя. А посмотрите на них вечером, в закатный час! Ключи-озерки кажутся золотыми зеркалами, созданными специально для того, «чтобы в них наглядеться не могли небеса».
Какой-нибудь ключик пробивается из-под земли далеко-далеко от людских поселений, струится себе в полном одиночестве. И все равно тянутся к нему со всех сторон дорожки и тропки, а то просто следы копыт. Опять-таки вода есть вода. И маленький суслик, и тарбаган, и лисица без нее не обойдутся, и стада приходят к родникам.
Знают, однако, родники и другую славу…
У всех влюбленных имеются самые памятные, самые дорогие сердцу места. Для юных степняков нет ничего милее и дороже безвестных ключиков-родничков. Испокон веку были они, да, наверное, и останутся навсегда лучшим местом встреч-свиданий молодых людей. Сколько нежных слов и клятв слышали тихо журчащие струи! Сколько судеб переплелось по соседству с ними!..