По всему, на что ни глянь, видно, что нет здесь настоящего хозяина. Прежде обычно Бальжима целыми днями пропадала в стайке и дворике, возилась с молодняком, выделывала кожи, убирала навоз. Последнее время стала она сдавать — то и дело под ложечкой колет, голова постоянно болит. Много ли она одна наработает? Только возьмется за что-нибудь — уже устала. Обопрется на изгородь, долго дух переводит, а то в тени присядет, положит руки на колени, и нет уже сил подняться….
И сегодня с утра хотела хоть немного прибраться в скотном дворе. Чувствовала себя вроде бы неплохо. День выдался нежаркий. Потихоньку, не спеша, чистила стайку. И надо же — сломалась тележка, на которой возила навоз. Расстроилась Бальжима, сразу усталость почувствовала, села поближе к дымокуру. Повязанная зеленым платком, в коричневом поношенном тэрлике и черных кожаных унтах, худенькая, сгорбатившаяся, с разбежавшимися по всему лицу мелкими морщинками, совсем старенькой выглядела Бальжима-абгай. Кажется, отдохнула, а делать все равно ничего не хочется.
Так бы и просидела, наверно, пока коровы домой не вернутся, да Булат неожиданно рано пришел. И повеселела сразу тетушка Бальжима. Ласково поглядывала, как, раздевшись по пояс, умывался сын холодной колодезной водой, как, отыскав на навесе, схватил полную пригоршню сушеного творога и с аппетитом жевал его, как тут же принялся чинить тележку, и все у него выходило ловко, ладно. Оглянуться не успела, Булат уже сменил ось на тележке, залатал поломанный короб и, словно маленький, покатил вприпрыжку по дворику.
А Булат, пока занимался ремонтом нехитрой домашней техники, размышлял, что на этой тележке и за год не вывезешь скопившийся навоз. Трактор бы сюда — вот это дело. Или машину. Только нельзя: люди на смех поднимут. А еще лучше пригнать бульдозер и вместе с навозом смахнуть и стайку, и хлевушок, и покосившуюся оградку. Кому все это нужно, если разобраться? Вполне можно теперь обойтись без своего скота. Во многих местах — он сам читал в газете — отказываются от личного скота. Молока вдоволь имеется на колхозных складах. Бери, сколько требуется. И никакой мороки со скотиной.
Он совсем было собрался поделиться с матерью своими соображениями, так кстати пришедшими в голову, но тут примчался Ким. Вместе с соседскими мальчишками он только что совершил набег на колхозный огород. Сторож Цыренжаб захватил их на месте преступления, и ребятишки остались целыми и невредимыми только благодаря резвости своих верных скакунов-прутиков. Спасла их, конечно, еще и доброта Цыренжаба, но об этом они и не догадывались. Неудача не слишком огорчила их — повезет в следующий раз! Еще полные воинственного пыла, попутно разыграли небольшое сражение, обстреляв друг друга залпами кизячных снарядов. Укрывшись в засаде, Ким обнаружил под крышей стайки птичье гнездо и тут же забыл о войне. Интересно же было посмотреть и пощупать маленькие крапчатые яички: а вдруг прямо сейчас из них вылупятся птенцы? Тут он спохватился, что давно пора бежать за телятами, взобрался на изгородь и обрадовался — телята сами шли домой. Теперь можно было с легким сердцем показаться матери на глаза. Ким ворвался во двор, запыхавшийся, потный, чумазый, с облупившимся носом, исцарапанными ногами.
Небывалый случай — средь бела дня вся семья оказалась в сборе!
Тетушка Бальжима поспешила поделиться с сыновьями последними новостями. Просто поразительно — нигде не была, никого не видела, просидела во дворе возле дымокура, но все и обо всех знала! И о том, сколько у кого цыплят высидели куры, и про то, что у Ивана свинья принесла десять поросят, а Линхоба собрался резать бычка и продать мясо на базаре. Каким-то образом стало ей известно, что за их коровой — той, что с белой полоской на лбу, — ходил бык-пороз. Попутно она рассказала, как соседи готовят сено на зиму. Одни, которые половчее, за Шабартуем косят конной косилкой и поставили уже порядочно копен, некоторые валят траву в перелесках Хусатая — тоже прилично запасли. Кое-кто косит на проценты — надеются получить третью часть. Но это еще трудно сказать — получат ли, хотя Догдомэ никогда не обманывал. Ему, конечно, верить можно. А вдруг колхозу мало будет сена? И останутся те, кто на эти самые проценты надеялся, ни при чем. Ближние соседи все уже свои участки обкосили, стожки сметали. Неужели Булат не видел? А у них на участке, вздохнула Бальжима, одна полынь да крапива, и те скоро на корню засохнут. Чем тогда свой скот кормить? Время-то проходит. Надо хотя бы копешек с десяток поставить…
— Ты же машину имеешь, — выговаривала она Булату. — Неужели трудно тебе свое стадо кормом обеспечить?
Тут тетушка Бальжима не совсем к месту припомнила пословицу насчет того, что яловый скот бодается, а никчемные люди ругаются. По-русски так совсем невпопад — «бодливой корове бог рог не дает». Это с Бальжимой случалось: разойдется, распалится и скажет что-нибудь не так…
Нотации матери Булат привык пропускать мимо ушей. Не то, чтобы они вовсе безразличны были ему. Он даже корил себя порой, что не помогает матери по хозяйству. И упреки ее вызывали у него угрызения совести. Ему было стыдно, что об одном и том же мать напоминает чуть не каждый день. Но как раз потому, что день за днем разговор шел об одном и том же, воркотня матери становилась все привычнее, а укоры все меньше и меньше достигали цели. Булат и теперь бы молча послушал и тут же забыл обо всем, но мать, словно угадав его мысли, напомнила о том, что он сам собирался ей сказать. Больше того, она окончательно убедила его в собственной правоте!
— Это неправильно, — заявил он, — заботиться только о личном скоте. Разве это хорошо, когда зимой у некоторых хозяев полные дворы сена, а колхозный скот нечем кормить? Так не должно быть. Нынче из-за засухи на лугах почти ничего не выросло — уж он-то знает, все колхозные угодья изъездил-исколесил. Значит, тем более каждую травинку надо убрать. Все, кто только может держать косу в руках, работают на заготовке сена. И машины стараются использовать без простоев. Как же может быть иначе? Ведь обязательства такие высокие взяли…
Киму в этом разговоре участвовать не полагалось, но он тоже решил высказать свое мнение. Разве не может он пойти в бригаду и вместе с другими мальчишками сгребать траву, подвозить копны. Это же здорово — целый день на коне ездить! И еще ему за это трудодни начислят и сено дадут. Он хоть завтра готов пойти.
Старшие не оценили его благородный порыв. Они будто и не слышали.
Не добившись толку от Булата, тетушка Бальжима, сама того не подозревая, перевела беседу на совсем опасную для себя тему — о контрактации скота. Начала она издалека:
— Твой отец, Сыден, когда в колхоз вступил, весь скот отдал. У нас и было-то его — гнедая кобыла, две коровы, пять-шесть овечек… Совсем пусто во дворе стало. После, конечно, мы снова кое-какую живность развели. Ухаживали, выращивали… А потом война началась. Отец на фронт '/ехал. Остались такие, как я, с детьми, старики да старухи. Своими руками колхоз держали. Все на нас навалилось. И еще хозяйство вели. Ничего не жалели. Фронту помогали. Шкуры, кожи сдавали. Рукавицы, шапки шили, подарки солдатам посылали. Сами голодные ходили… Одной весной обрезки кожи варили… А теперь почему сборы делают? Каждый год одно и то же, одно и то же… Мы уже с десяток голов молодняка в эту, как ее, контрастацию отдали — все мало!
Стайка воробьев с громким чириканьем ворвалась во дворик и затеяла шумную возню на куче навоза. Они словно ссорились, гоняясь друг за другом.
Бальжима неодобрительно посмотрела на суматошливых птах.
— Эта констрация совсем наш двор опустошит. Рано или поздно останемся мы без скота…
Булат с грохотом катанул тележку.
— Колхоз план не выполняет, поэтому и обращается к нам. А толку не получается. Рассуждают-то многие, как ты. Или совсем скот не дают, или от самых худых избавляются. По-твоему, и мы так должны, да?
— А что нам, больше, чем всем, надо? Мы такие богатые стали? — начала сердиться Бальжима.
— Вообще незачем разводить много скота у себя.
— Доо, о чем ты говоришь? Может, это я отменила налог? Или я разрешила держать личный скот?