— Вот здорово! Значит, обрадовались, что налогов нет, и будут теперь сверх всякого устава скот разводить. Скоро, гляди, в колхозе кулаки появятся!
— Ха! Дурная твоя голова. Значит, Дансаран — кулак, строительный бригадир Намжил — кулак, наш сосед — тоже кулак? Так что ли? — хихикнула тетушка Бальжима.
— Что ты говоришь? — оторопел Булат.
— То, что слышишь. Откуда тебе знать, сколько чего у людей, если ты не знаешь, что у тебя на дворе? У Гурдармаева твоего больше тридцати голов.
— Не может быть. Больше тридцати?
— Вот так. Я все знаю…
Не скрывая торжества, тетушка Бальжима забрала у сына тележку, которую он катал перед собою взад-вперед. Теперь она могла и поработать немного.
— Я уже подумала, куда наш лишний скот пристроить. Козу продам доктору Дусе. Ягнят-двойняшек от пестрой овцы раздам — одну дяде Доржи, а другую — председателю Дансарану подарю. Коричневого бурунчана[19] обменяем в колхозе на усэн[20].
Булат, сидя на заборе, сколупывал палочкой налипший на сапоги навоз.
— Все равно еще останется больше чем надо. — Вот когда наступил подходящий момент, чтобы отыграться! — Вообще, зачем нам скот держать? Взять и отдать весь на колхозную ферму.
— Вы всегда моих ягнят чужим отдаете! — вмешался Ким. — Я своего Морхондоя никому не дам. Иди ко мне, Морхондой, — поманил он ягненка.
— Замолчи! — прикрикнула на него Бальжима. — При чем тут Морхондой? Кажется, безо всего останемся…
— А чего за эти хвосты держаться?
— Телят можно всех трех отдать. Надоело каждый день бегать искать их, — опять влез Ким.
Бальжима всплеснула руками:
— Что вы оба понимаете? Даже скотина знает, какие вы дрянные хозяева, к себе во двор возвращаться не хочет. То туда, то сюда уйдет. И сейчас неизвестно, где коровы…
— Правильно, неизвестно, — согласился Булат. — Каждый день шляются где попало. Уже несколько раз потраву делали. Штраф за них платили.
Ким с восторгом поглядывал на старшего брата.
— Надоели твои коровы! Ходи за ними, смотри за ними. А они даже во двор сами не хотят идти.
Легкий подзатыльник заставил его прикусить язык.
— Вам что, — заворчала привычно мать. — А когда молока не будет чай забелить? А где сливки возьмем? А придет если кто, чем угощать? По соседям ходить попрошайничать, что ли? Или твой автомобиль доить станем?
— Мама! Со склада все, что хочешь, выписать можно.
Ким не вытерпел:
— А если на складе кончится, можно в магазине купить. Густое молоко в консервах вку-усное, сла-адкое…
— Сейчас же замолчи! Иди, отвези тележку с навозом. Я вот тебе!
— Будешь бить — убегу!
— «Отвезешь навоз и пригонишь коров. Понял?
— Да-аа!
— Ступай, ступай, — поддержал мать Булат.
— Опять их искать. А сам…
Бальжима хлопнула его по заду веревкой и погрозила добавить еще. Ким нехотя толкнул нагруженную тележку и, разогнав ее, тут же помчался вприпрыжку:
— Нно-оо!..
— Ты же старший, — с укором сказала Бальжима, — хозяин в доме.
Булат откинул волосы со лба:
— Во многих местах, мама, колхозники отказались от личного скота. Почему нам с них не взять пример?
— Вот человек. Уперся на своем. Что же в этом будет хорошего? — тетушка Бальжима заковыляла по двору.
— Как это что хорошего? Сколько они труда требуют? Сено коси, навоз убирай, стайку чини…
— Вам-то какое дело? Вы, что ли, за скотом ходите?
— Ты же здоровье губишь. Мы о тебе беспокоимся. Тебе трудно справляться.
— Вот как… Значит, о моем здоровье беспокоишься?
— Мама, ну почему ты не понимаешь!
Бальжима громко вздохнула.
— Доо… Буряты никогда не жили без скота. Всегда скот пяти видов держали. И наши матери-отцы, и их отцы-матери, хоть и никогда богатыми не были, а за скотом ходили… Мы тоже семьей, домом считаемся. Несколько голов нажили. А теперь все по ветру пустить? И так почти что хуже всех… Совсем безо всего останемся. Хорошо ты доброе имя отца бережешь, Булат. Что о тебе люди скажут?.. Ты старший. Сам решай. Хочешь весь скот сдать — сдавай. Делай, что хочешь. Не буду я больше с тобой спорить. — Она присела на корточки перед почти потухшим дымокуром и, наклоняясь над едва тлеющим кизяком, словно отбивая поклоны, стала дуть на него. Над головой у нее закружился пепел. По двору потянуло горьким дымком.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
…Наступил рассвет, и туман окутал землю молочно-белой пеленой. Сквозь эту зыбкую завесу с невидимого берега небольшого степного озерка поднималось на чернеющий бугор с несколькими приземистыми летниками молочнотоварной фермы стадо коров.
Оно уже все было на виду, когда из тумана вслед за ним вынырнул пастух в кожаной куртке, шапке-кубанке, остроносых штиблетах. В это утро обязанности пастуха исполнял Санджи, прикативший в Хангил на каникулы. Никто не поручал ему гнать коров на утреннюю дойку. Просто он проснулся раньше всех и сбегал в степь, где ночевало стадо.
Санджи любит бывать на ферме. Он, можно сказать, зоотехник по призванию, а к коровам у него особенное отношение, должно быть, потому, что его мать много лет была дояркой. Недавно Санджи привез на ферму оборудование для электродойки и больше недели монтирует его.
— Эй, пеструха! — прикрикивает парень на свернувшую в сторону корову. — Куда тебя понесло? Ну-ка, шагай, куда надо!
Он оборачивается и, удивленный, застывает на месте. Стелющийся по низине туман — словно выпавший на землю молочный дождь. И так же, как сам он только что возник из этой непроницаемой сырой белизны, прямо перед ним неведомо откуда появляется Балмацу, погоняющая трех коров.
— Есть тут хозяева или нет? — кричит она. — Что вы за люди, распустили скотину. Со вчерашнего дня в нашей пшенице пасутся. Обожраться могут, подохнуть. Кто отвечать будет?
— Здравствуйте, Балмацу, — снимает шапку Санджи. — Какая вы молодец! Мы их вчера искали, искали… Это знаете чьи коровы? Булата Сыденова подарок.
— Значит, это правда? Я слышала, Булат весь свой скот колхозу сдал, да не поверила.
— Правда. Он хорошее дело начал, верно?
— Не знаю…
— Дикие они какие-то. Убегают все время. Смотри-ка, бодаются! Эй, вы! — он ударил палкой по земле.
— У меня коров никогда не было, — говорит Балмацу. — Ну вот, принимайте их и опять не упустите.
Она хочет идти обратно, но Санджи задерживает ее.
— Подождите, Балмацу-абгай. Куда вы торопитесь? Расскажите, какие новости в вашей бригаде. Как ваши овцы?
— Ничего овцы…
— А как с Оюной работаете?
— Оюна замечательная чабанка, хотя молодая совсем. Без нее я бы ничего не сделала.
— Конечно, она вам помогла. А ваш муж… вернулся?
Балмацу блеснула глазами.
— Какое вам дело, вернулся или не вернулся?
— Ну… если не вернулся… Я вас с собой увезу, — пытается отшутиться Санджи.
Шутка его успеха не имеет.
— Все вы, мужики, одинаковые… Вы мне всякое не предлагайте! Лучше к другим обращайтесь, — свертывая тугую самокрутку, резко отвечает Балмацу.
— Вы всех на одну мерку не мерьте! — продолжает она и, заметив, что из крайнего летника кто-то торопливо вышел и шмыгнул за забор, показывает туда парню: — Видел? Вон один такой, Цынгуев по фамилии. Молочной водкой у доярок угощался. Переночевал, повеселился…
— Не может быть!
— Тебе, конечно, откуда знать. Да кроме меня, глупой, никто дальнему человеку о таких делах и говорить не будет. Ни для кого не секрет, зачем сюда бригадир похаживает. Вот они какие, мужики. Цынгуев этот… Всякий стыд потерял. A-а, ну его к чертям!
Как ни в чем не бывало к ним подходит Шойдок Цынгуевич в накинутом на плечи плаще, довольный, улыбающийся.