— Ты очень хороший парень. Ты мне нравишься. А у нас тут всякие молодцы есть. Возьмем Сыденова Булата. Знаешь Булата? О нем в газету надо писать. О его проделках. Вот, посмотри, — бригадир протянул мелко исписанный листок.
Санджи отвел его руку, резко поднялся.
— Мне это ни к чему.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
На дороге, что ведет из южной степи к Хара-Нурской культбазе, заклубилась пыль. Издали не разобрать: толи вихрь, то ли движется что-то. Приближающийся длинный серо-желтый пыльный хвост не оставляет сомнений — машина. А вот уже и видно шустро бегущий колесный трактор с прицепом-тележкой, полным людей. Еще чуть погодя доносится песня, старинная бурятская песня «Наян нава». А теперь можно даже разглядеть лица сидящих в прицепе.
Тракторист гонит по тряской дороге на самой высокой скорости. Ему кричат, жалобно так:
— Тише ты! Совсем растрясло.
— Ничего-о! — весело отзывается тракторист и даже не думает притормозить. — Вам полезно протрястись. Небось, разжирели на молоке.
— Сил больше никаких нет…
— Что вы, беременные, что ли? — зубоскалит тракторист. — Дак вам рожать не впервые.
— Не распускай язык, — раздается строгий женский голос. — А вы потерпите немного. Скоро доедем.
Трясет меньше.
Доярки едут на культбазу, где сегодня отмечается День животновода. Их и не узнаешь — принарядились. Совсем не такие, как на дойке были. Впереди сидит Дулма Анчикова, старшая доярка, полная, солидная. Рядом с нею Бутид Цыбенова, со дня создания колхоза работающая на ферме. За ними — пухленькая, быстроглазая Цырегма Тудупова с двумя ребятишками на коленях. Остальные — помоложе. Тут же и Лидия Васильевна Демидова, парторг. Это она одернула тракториста-зубоскала.
В углу, у заднего борта, совершенно черный от пыли Дондок Бабуев. Отыграться на аршане ему, видимо, так и не удалось, потому что одет он кое-как. Костюма его не разглядишь. Дондок плотно запахнулся плащом, явно женским. Вместе с плащом приобрел он и новую кличку — Дондок-баба, да разве его этим смутишь? Он рад, что хоть срам прикрыл, рад возвращению в родной Хангил. Незадолго до того, как посчастливилось ему забраться в прицеп, прикончил он бутылочку, и это тоже повысило его настроение.
…Вот и Хара-Нурская культбаза. Лет, однако, десять прошло, как ее построили. Территория базы обнесена оградой из штакетника. За широкими воротами во дворе длинные коновязи. Двумя шеренгами выстроились тополя, высоко поднявшиеся за эти годы. Прямо напротив ворот монументальная доска Почета. Когда-то были на ней портреты передовиков. Теперь почему-то нет. Должно быть, не успели сфотографировать.
Здесь всего четыре или пять домов — смотря как считать. В одном, например, магазин, который обслуживает проезжающих днем и ночью, в будни и праздники. Главная статья дохода — водка. И Догдомэ, и Лидия Васильевна не раз уже ссорились по этому поводу с Гурдармаевым, но пока что безуспешно.
— План! — разводит руками Дансаран Ванганович. — Бюджет!
Работает магазин и сегодня. Но Демидова настояла, чтобы ни единой бутылки продано не было. Ни единой!
Вот, значит, это здание — оно порою как бельмо на глазу — и есть пятое. А остальные — дома как дома. Медпункт, в который приезжают чабаны на осмотры, за лекарствами или когда всем прививки делают. Баня еще. Хорошая баня. Топят, правда, ее редко, потому что народу здесь — раз, два и обчелся. Одна жилая изба. Ну и клуб — самое просторное сооружение культбазы. В нем проводятся всякие собрания, лекции, концерты, кино крутят. Клуб тоже не часто бывает открыт. Всякий раз народ надо собирать отовсюду, привозить со стоянок и ферм. Так что и собрания, и лекции, и концерты, и даже кино подгадывают к какой-нибудь дате, к празднику, к случаю, одним словом. Такой случай и выпал сегодня.
В клубе все четыре стены, от пола до потолка, увешаны плакатами, диаграммами, лозунгами, рисунками. Сплошь все заклеено! Среди пестроты наглядного оформления выделяется самодельная копия «Трех богатырей». Все трое — от Ильи Муромца до Алеши Поповича — узкоглазы, широкоскулы, одеты в островерхие шапки — чисто буряты! — и восседают на лохматых коньках.
На шкафу, задвинутом в угол и заполненном патефонными пластинками, пылится радиоприемник, для которого никак не соберутся приобрести батареи. У правой от входа стены на длинном столе — шахматы, шашки, домино, журналы, подшивки газет. Это культпросвет-имущество зря не лежит. Кто бы ни появился на базе, здесь-то обязательно задержится, а если партнера сыщет, за шахматами обо всем забудет. Хангильцы, стоило бы им захотеть, смогут выставить целую команду гроссмейстеров! А что? Разве нет в якутской Чурапче чемпионов мира по борьбе!
Сейчас в клубе полно народу — раздают деньги. И даже в этой толчее и шуме несколько человек склонились над досками, ведут атаки на королей.
Тут же, конечно, вертится и Дондок.
Из очереди к кассиру слышатся ехидные реплики:
— Откуда, Дондок?
— Однако, нора, в которой прятался, узкой стала?
Проймешь его, как же!
— Посмотрел, как люди в других местах живут, не понравилось. Решил в родной Хангил насовсем возвращаться, — не без достоинства отвечает Дондок.
— Почему женская одежда на тебе? В доярки, что ли, собрался?
— Угадал. Думаю на ферму пойти. — Он проталкивается к кассиру и протягивает руку. — Только аванс вперед!
— Кому что, а тебе — аванс! Получишь и опять улизнешь.
— Ну, там видно будет. Да мне не так уж много и надо. Червонца вполне хватит. На первый случай… — подмигивает Дондок.
— Ты раньше с долгами расплатись, а потом проси.
— Чего вспомнил! Я у тебя еще до денежной реформы брал.
Народ все прибывает — с ферм, чабанских стоянок, из ближних и дальних бригад, даже с центральной усадьбы. Теснее становится в клубе. Дондок бросился в эту шумную толпу, как в воду, и вынырнул возле участников самодеятельности, на клубной сцене. Хангильские артисты цену себе знают — не случайно за ними всегда первое место на аймачных смотрах. К предстоящему концерту они готовятся серьезно и сосредоточенно — пробуют голоса певцы, разминаются танцоры, проверяют, хорошо ли звучат хур и лимба, музыканты.
— Слава талантливым артистам! — приветствует их Дондок. — Может, зажжем отвагу… грамм по сто, чтобы концерт прошел на уровне?
— Нам ни к чему. Да и магазин водку не отпускает. А если у тебя такая жажда, могу дать совет. Пока не поздно, беги в «лотерею». Повезет — бутылочку «Московской» срежешь, — шепчет доверительно один из артистов.
— Что ты говоришь! — у Дондока загораются глаза, и он поспешно выбирается из клуба.
Парень не соврал: на улице целая очередь желающих попытать счастье. Заплатят гривенник и, взяв в руки ножницы, с завязанными глазами стараются обрезать приз. На проволоке, натянутой между двумя столбами, подвешены призы. За ними и идет охота. Везет далеко не каждому. Большинство режет ножницами воздух на потеху всем собравшимся вокруг. Зато счастливчик получает, кроме приза, нравоучительное пожелание. Кому-то досталась книга, и он удостоен совета: «Повышайте свой культурный уровень!» Кто-то отхватил куклу, и все хором кричат: «Да родится на высокоудойной ферме еще один мальчик!»
Призов много. Тут и катушки ниток, и пластмассовые тарелки, и карандаши, и резиновые соски, и бритвы, и чернильницы… Большинство мужчин привлекает, однако, привязанная ниткой к проволоке бутылка «московской» — магазин-то выпивкой не торгует! Любители сорокаградусной соблазняются, кроме того, возможностью заполучить поллитровку всего за десять копеек и незаметно просаживают гривенник за гривенником в тщетных попытках.
Дондок пошел уже на третий заход. Его оттаскивают.
— Ты не один. Очередь же.
— Я деньги заплатил? Заплатил. Сколько хочу, столько и буду резать, — куражится Дондок.
— Пусть идет. Поверните его несколько раз вокруг себя. Да осторожнее — он и без того повернутый…