Тут же, у всех под ногами, вертится и Бабу-блажен-ный. Разве может какое-нибудь событие в улусе обойтись без него! И ему на грудь прицепил кто-то значок. Бабу шумит, паясничает, уверяет всех, что тоже собрался на войну. Как всегда, около него стайка ребятишек. Они встречают каждую его проделку воплями.
Людей на площади становится все больше и больше. Кажется, сегодня сюда собрался весь улус. Друзья призывников, их братья, сестры, матери, отцы, бабушки и прабабушки. Стоят пестрыми группками; и в центре каждой — парень, который уезжает на фронт. Его со всех сторон теребят, каждый хочет сказать ему последние слова напутствия, шепнуть самое главное, самое важное, без чего никак нельзя на войне.
Вот из боковой улочки показалась самая старая шабганса нашего улуса — Бошогты. Опираясь на палку, она медленно проходит по площади. Люди расступаются, дают ей дорогу. Но, похоже, она никого не замечает. Морщинистое лицо ее дремотно важно. Она остановилась около парня огромного роста, сняла с шеи ладанку:
— Возьми…
— Ну зачем это, бабушка?
— Это дугэр-гаржама — амулет. Кто носит его, ни нуля, ни сабля не берет. Дугэр-гаржаму носил еще твой дед. Не умер, много, много раз спасался! Береги это, держи всегда при себе. Тут большая, большая сила. Да не вздумай бросать… — Старая накидывает на шею внуку засаленный, потемневший от времени шнурок с серебряной ладанкой.
Внук дергается, как взнузданный конь, старается освободиться из цепких рук своей шабгансы:
— Да не надо мне… Оставь, бабушка… Не те времена…
— Молчи, не бери грех на душу, святой Арья Баала накажет за богохульство!
Вспотевший и красный, внук упрямится:
— Обойдусь как-нибудь без этих штучек, бабуся…
Все с интересом наблюдают за этой сценой.
— Бери, бери, парень, не отказывайся, — вмешивается кто-то из призывников.
Другой предлагает: авось да поможет.
— А то давай спытаем эту святую штучку на том козле, что лежит у изгороди.
Ребята смеются, а старшие с возмущением качают головами; женщины начинают браниться. Но ребят не унять.
Разве осмелились бы они в другое время перечить тем, у кого седой волос?
Бадма ахай, что работает подвозчиком горючего в тракторной бригаде, вытаскивает из-за пазухи бутылку.
— Воздадим сэржэм![4] — говорит он с шутливой серьезностью и брызгает водкой во все стороны. — Это для порядка. О святых в таком деле забывать нельзя. Настоящий солдат должен испить живой воды перед дорогой.
— Возвратимся с победой — тогда напьемся, а сейчас никак нельзя.
— Старость уважать надо. Хоть пригубьте для порядка.
Бутылка идет по кругу. Делая по два-три глотка прямо из горлышка, парни передают ее один другому, пока она не возвращается к хозяину.
Хромой счетовод Намсарай достал из кармана пухлый кошелек.
— Бурятский обычай говорит, что в дороге не должно быть нужды. Получайте по пять рублей на душу.
— Ого! Сроду такого богатства в руках не держал! Что с ним делать? — смеются парни и смущенно прячут деньги.
Дареное возвращать нельзя — обидишь.
Чуть в стороне, прижатый к забору, еще один парень отбивается от своей бабушки. Она принесла на площадь большой, как ящик, чемодан, доверху набитый едой, и требует, чтобы внук непременно взял его с собой в дорогу.
— …Копченое мясо, жареное мясо, масло в туеске, — деловито перечисляет старушка. — Своя ноша не тяжела. Не для тебя одного припасено. Вон какие баторы собрались, все под метелку подберете, помяни мое слово. Еще спасибо своей бабушке скажешь.
Смирившийся внук покорно соглашается.
Провожает старшего сына в армию и тетя Варя. Заплаканными глазами смотрит она на своего Алешу и все время, как во сне, твердит одно и то же:
— Алешенька, кровинушка! Ты писать-то не забывай! Пиши! Хоть по две строчки, но каждый день. По две строчки… Что тебе стоит?
Тюриковы давно живут в нашем улусе. Все привыкли к этой семье и любят, считают своими.
— Ладно, буду, ведь обещал тебе… Опять за свое… — Алеша отвечает ей по-бурятски. Он вырос в нашем улусе и бурятский язык знает, как свой родной, русский.
Я перехожу от одной группы к другой, смотрю, слушаю.
— Сын родится, назови Баиром. А дочери уж сама имя подбери…
— Свадьбу сыграем, когда вернусь, только жди…
— Вместо меня сядешь на трактор…
Барас сидит у меня на плечах, радуется, хлопает в ладоши. Ему нравится, что вокруг много народу и все шумят, громко разговаривают. Где ему понять, что сейчас на сердце у этих людей? Наверно, и я не все хорошо понимаю. Одни старики да матери знают настоящую цену этому празднику.
— Барас, скажи ребятам: если встретят твоего отца, военного командира, пусть расскажут ему, какой ты стал большой. Пусть передадут от нас привет.
Барасик просится на руки к незнакомым людям, теребит ребят за чубы, тянется за блестящими значками.
Вдруг площадь затихает. Начинается прощальный митинг. Люди расступились, и на середину круга вышел восьмидесятилетний старик с белой бородой до пояса. Это Найдан-баабай, наш улигершин — сказитель. Его знают не только в улусе, но и во всей округе. Мне кажется, что баабай помнит все бурятские сказания и легенды. Недаром из города приезжали их записывать.
Баабай неторопливо заткнул за пояс подол синего чесучового халата, сел, скрестив ноги, на коврик и взял в руки морин-хур[5]. Все смолкли. Даже мой Барас присмирел. Улигершин в нашем краю очень почтенный человек. Ни один праздник, ни одна свадьба не обходятся без сказителя. Бабушка говорит, что его называли хурчи — «сиротливый певец», но наш Найдан-баабай не сирота: у него столько внуков и правнуков, что со счету собьешься.
Сегодня улигершии начал не с песни. Слова его, как клятва, падали в тишину.
— Сыновья, внуки, правнуки! — начал он торжественно. — Великие испытания принес на нашу землю год огненной змеи. Здесь, у подножия гор Трех Кобылиц, начинаете вы свой нелегкий путь. Отсюда уходил на борьбу с врагами славный Бабжи-батор, отсюда уходили ваши отцы и деды. Теперь настал ваш черед. Мы уже стары и не можем пойти вместе с вами. Вам, юным бато-рам, вверяем мы свою честь, честь нашей земли. Мужчина мужает в битве. Пройдя сквозь огонь, он становится богатырем. Помните это! Битва будет жестокой, но мы надеемся на вас, верим вам, ждем вас с победой!
Найдан-баабай низко поклонился и умолк. Никто не пошевелился. Не поднимая головы, он тихо сказал:
— Теперь я спою вам старинную боевую песню. Морин-хур зазвучал в его руках.
Мне уже пятнадцать лет, думал я, а что хорошего сделал я в своей жизни? На моем счету нет ни одного медведя, не то что врага. Только вот сейчас я занялся настоящим мужским делом.
Песня, которую пел Найдан-баабай, пришла к нам из глубины веков. Мы не раз слышали эти слова, но сейчас они звучали по-новому. Казалось, ожили наши предки и заговорили с нами языком песни. Мудрость обращалась к молодости, звала на бой.