— Что в нашем доме творится… Доброму человеку в таком доме жить нельзя, а другого у нас с тобой нет… Лишь бы огонь не потух, — это уже Сокто сам с собой разговаривает.
— Гав! Гав! — уши у собаки становятся торчком, что-то она заслышала.
Точно: дверь юрты открывается, и входит Булат. Тоже, конечно, до нитки промокший.
— Мэндэ, Сокто-ахай!
Вот и не верь после этого приметам. Старик рад долгожданному гостю — сколько дней уже никто не переступал порога юрты, но сослепу никак не разберет: кто же к нему пожаловал.
— Мэндэ-э-э! — тянет он. — Не думал, что в такую непогоду кто-нибудь сюда забредет. Ты кто будешь?
— Булат я, сын Сыдена.
Гость, оказывается, не очень желанный, но Сокто не показывает виду.
— День и ночь все льет и льет… Ты садись поближе к огню.
— Спасибо, — придвигается к печурке Булат.
Дед гремит чашками, долго возится с какой-то посудиной, наливает из нее кислый айрак.
— Отведай белой пищи, — протягивает Булату чашку с квашеным молоком.
Парень со смаком потягивает напиток.
— О, крепкий какой!
Теперь старик усаживается напротив него, кидает в рот щепоть табаку и, жуя почти беззубыми деснами, начинает расспрашивать о дальних и ближних новостях, Сначала о погоде, конечно. Попутно сам и объяснил, отчего ненастье: какие созвездия в противостоянии с луной оказались. Это ему известно, а вот какие бедствия непогода причинила, какие меры правление принимает, поступил ли в магазин, к Сельпо Даши, войлок для юрты, кого собираются в Москву посылать на выставку — все это узнать интересно.
Булат охотно рассказывает. Старается подробно отвечать на все вопросы деда Сокто.
Спросил старик и о том, о чем спрашивает у всех и каждого:
— Ты человек грамотный, Булат. Может, где читал… Не нашлись те люди, которые без вести пропали на войне? Что в газетах об этом пишут?
— В газетах про это ничего нет…
— В прошлом году писали — один нашелся. Все считали мертвым, а он нашелся… Я Дансарану сколько раз говорил: напиши. Все равно никаких вестей. Что случилось?
Старик задумывается, и разговор теперь долго не возобновляется.
— Какая у тебя работа? — нарушает молчание Сокто.
— Ездим по бригадам со своей мастерской…
— Ну и как? Что нового у чабанов? — оживляется Сокто.
Зная о конфликте старика с Оюной, обрадованный, что может сказать добрую весть и — кто знает! — помирить деда с внучкой, Булат прежде всего рассказывает об ее отаре.
— Тулгушки у Оюны поправились. С каждой овцы в ее отаре по два восемьсот настригли.
Старик самолично видел стрижку и приятно удивлен. Вот уж не подумал бы, что при такой работе более или менее приличный настриг получили!
— Каково им сейчас в дождь… — вздыхает Сокто. — Молодняк не мерзнет, не простужается?
— Недавно у них был. Все в порядке.
— Это хорошо. Не дай бог, заморозит овец. Самое худое поголовье к себе забрала… Мучает себя Оюна. Наслушалась всяких людей… — Сокто-ахай смотрит на парня, намекая, что он, Булат, и есть тот самый «всякий».
Будто не заметив, Булат отнес чашку на полочку, вернулся, сел, продолжает как ни в чем не бывало:
— Есть одна знаменитая женщина — Гаганова. Ткачиха она. Самая передовая была. А взяла отстающую бригаду — хуже не было. Снова передовой стала. Оюна так же хочет.
— Во-от что. Понятно. Но люди и овцы — это разное. Чабана-то им еще дали?
— Нет, они сами никого не хотят…
Старик морщится.
— Да. Никого им не надо…
Булат поспешно поправляется:
— Оюна очень ждет вас, Сокто-ахай.
— Что мне там делать? Я не Гаганова. Я старый чабан… Ты ездишь туда, присматривай, помогай.
— Вы можете лучше, больше помочь. Поезжайте в бригаду, поучите их. У вас опыт какой! Вы секреты всякие знаете…
Сокто-ахай не хочет продолжать этот разговор.
— Ты, Булат, — говорит он, — своих коров в колхоз отдал? Правду говорят?
Как ни надоело Булату отвечать на этот вопрос — каждый встречный-поперечный спрашивает, — он даже виду не подает.
— А если мы без них можем прожить, зачем держать?
— Не может бурят без пяти видов скота, — недовольно качает головой Сокто-ахай. — Сколько об этом народ песен сложил…
— Когда весь скот будет в колхозе, еще больше песен сложат, — шутит парень.
Шутка его успеха не имеет.
— Я недавно твою мать в магазине встретил. Ругалась она — не могла масла привозного купить.
Тут Булату, как говорится, крыть нечем. Он поспешно прощается со стариком и покидает юрту. Хоройшо идет за ним, рыча и скаля желтые клыки. Зная нрав чабанских собак, Булат старается идти спокойно, не прибавляя шагу, но Хоройшо обгоняет его, становится на пути, трется о ногу, виляет хвостом. Вдруг, прислушавшись, разражается громким лаем, срывается с места и мчится, задрав хвост.
Вскоре он возвращается. За ним, верхом на лошади, Оюна.
— Ты как тут оказался, Булат? Здравствуй!
— Здравствуй, Оюна! Был у полеводов, сюда зашел. Хотел, как мы договорились, агитировать Сокто-ахая…
— Ну и как? Перевоспитал?
— Я ему говорю, вас очень ждут в бригаде, возвращайтесь, а он: «Зачем я им?». Я по-всякому уговаривал… Знаешь, что он мне сказал? Зачем, спрашивает, я коров колхозу отдал! Вот так, — разводит Булат руками.
— Если дедушка задумал что, его не переубедишь. И на меня все время ворчит. Сейчас, наверно, тоже ругать будет.
— Он поймет. Если не сейчас, то потом.
— Я тоже так думаю.
Булат осторожно касается ее руки.
— Придешь завтра к роднику?
— Мы завтра на культбазу собирались, в кино, — колеблется Оюна, хочет еще что-то сказать, но в это время из юрты выходит Сокто-ахай.
— Значит, у родника? — переспрашивает Булат.
— Уходи скорее! Дедушка идет!
— Буду ждать.
— До свиданья.
— Ты зачем пришла? — слышится сердитый голос старика.
— Вас хотела проведать, — робко произносит Оюна и теребит кончики намокших кос.
— Молодец, что старика не забываешь… Сама-то как мокрая мышь. Почему накидку не надела?
Оюна рада уже тому, что дед привычно ворчит.
— Ничего, дедушка…
— Где твои овцы?
— За тем бугром. Сегодня здесь буду пасти.
— В такую погоду надо за ними хорошенько присматривать, — поучает старик.
— Я думала, здесь пастбище получше, пригнала отару.
— Нет поблизости хороших пастбищ.
— Повяла вся трава.
Сокто-ахай сделал несколько шагов, сорвал пучок травы, сунул былинку в рот, пожевал.
— Вкуса, что ли, я уже не ощущаю… Совсем трава без запаха. Чем зимой скот будет кормиться?
«Трава, действительно, водянистая, и овцы не наедаются. Прав дедушка», — подумала Оюна.
— Мы сена накосили, зеленка есть, — говорит она.
— Запомни: наши овцы не могут в кошарах, под крышей зимовать. Обязательно пасти всю зиму надо.
Похоже, не очень-то разговоришься сегодня с дедом.
— Конечно, — соглашается Оюна. — Ну, я пойду к овцам…
Сокто-ахай не удерживает ее. Он поворачивает к юрте не простившись.
Понурив голову, Оюна садится на коня.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Темно в поле, но все же видно, как тихо раскачиваются отяжелевшие от дождя колосья.
Лет тридцать, однако, как сеют пшеницу на полях Хангила. Каких только методов не применяли: и травополкой занимались, и пропашной системой, и по Мальцеву, а урожаи все равно низкие. В иные года на трудодни ни грамма не выдавали. Каждое лето недород, и всегда какая-нибудь объективная причина — то холодная, поздняя весна, то затяжные дожди в самую уборку, то засуха, как нынче. Чего только выдумывать не приходилось, чтобы убрать хоть то, что выросло. Этой осенью впервые на раздельную уборку перешли…