— Буду жалеть… беречь… любить…
Старый Сокто недоумевающе смотрит на нее.
— Не пойму, о чем ты?
А овца, что вырвалась из рук чабанки, мечется по загону, отряхивается, блеет. Сокто-ахай ловит ее.
— Хулай! Что происходит? Наш скот всегда только дождем мыло. А вы в холодную воду швыряете!.. Бедная, до костей продрогла, — гладит старик овцу. — Еще лекарство-отраву нашли. Разве так лечат? Хулай! Она с перепугу селезенкой екает, хозяев своих боится. Прижмись, прижмись ко мне. Немножко согреешься.
Точно костоправ, он ощупывает ребра, ноги овцы, укрывает ее полой шубы.
Догдомэ смотрит на старого Сокто, спрашивает и его, и Оюну сразу:
— Может, в самом деле, не надо их купать, а? Схватят еще воспаление… Давайте прекратим?
— Вот если не выкупаем, они скорее заболеют, — отвечает Оюна.
«Ну и молодежь! — переживает Сокто-ахай, — Самого Цырена не слушаются. Самих бы их вместо овец в холодную воду…»
Тем временем Оюна с Балмацу успели макнуть в ванну с раствором остальных овец и погнали отару в степь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Дороги… Во что они превратились, степные дороги, за долгие дни непогоды! Сплошь ухабы, рытвины, ямы. Тропа, протоптанная скотом, извивается грязной, скользкой, гигантской черной змеей. Глубоко пропаханы проселки, и в каждой борозде — вода. А там, где ходят машины, колеи стали просто бездонными — яма на яме.
И все равно не опустели дороги. Вон рысцой поспешает на коне чабан с укрюком в руке. Вон воловья упряжка тянется лениво — везет школьников с занятий. Зеленый бензовоз ныряет из колдобины в колдобину, застревает то и дело, но тащится потихоньку. Медленно, окутываясь черным дымом выхлопов, гудя от натуги, ползут три лесовоза, груженные длинными бревнами. ДТ-54 буксирует безнадежно застрявшую полуторку. Довольно шустро прыгает по ухабам и разбрызгивает лужи юркий «газик». А вот и хангильская «летучка», с доверху заляпанным грязью фургоном-кузовом буксует, но одолевает топкие места.
Спешат наши механики в южную степь: срочно вызвали. А раз вызвали, хоть какая погода, хоть какие дороги, — торопись, скорая помощь, пробивайся зуда, где тебя ждут.
Прибавляются записи в «бортовом журнале».
2 сентября в Мухор-Харганашинской чабанской бригаде отремонтировали конные грабли.
9 сентября в Убжиё починили силосорезку.
11 сентября установили лафетные жатки в полеводческой бригаде.
19 — сменили диски муфты сцепления на ДТ в строительной бригаде.
21 —установили весы на току в Хара-Нуре.
Сегодня — двадцать четвертое сентября.
Сегодня с утра они месят грязь.
Радужно поблескивают масляные пятна в залитых водою колеях. Там и сям торчат над ямами и выбоинами обломки досок, жерди, колья — все, что ни попало под руку незадачливым шоферам.
Роза устала, раздражена. С завистью думает о своем отце. Почему у него всегда все получалось? Приехал в колхоз — «обучил» все трактора, как уважительно подшучивали над ним в Хангиле. Танкистом на фронте дошел до Берлина. Вернулся после войны, опять все у него хорошо — заведует мастерскими, уважаемый человек… А что она, Роза? Ничего выдающегося в жизни не совершила и, похоже, не совершит. Даже машину как следует водить не может научиться!
Красный берет, телогрейка, высокие резиновые сапожки Розы перемазаны грязью, и на лице застыли, засохли серыми пятнами брызги грязи. Напрасно наговаривает на себя девушка. Маленькие руки ее крепко держат руль, и, несмотря на ужасную дорогу, «летучка» потихоньку-полегоньку ползет и ползет вперед. Не каждый мужчина справился бы с машиной в такую погоду, на такой дороге.
Булат тоже утомлен. Его последние дни вызывают и днем, и ночью — все время какие-нибудь поломки, всюду нужна его помощь. Где бы что ни случилось, зовут Булата. Чаще всего оказывается, что вполне можно было обойтись без механика, справиться своими силами, да Булат сам приучил своей безотказностью: зовут, значит, надо. Никогда не обидится, ни с кем не поругается. Идет, едет, чинит.
С каким бы удовольствием он сейчас вздремнул, хоть с полчасика. Глаза сами слипаются. Да разве можно? А Роза? Ей легче, что ли? И Булат, напряженно вглядываясь вперед, подсказывает, где можно объехать, где надо притормозить.
Дорога пошла намного ровнее, чище. Экипаж примолк. Оба о чем-то задумались. На обоих навалилась тоска.
— Включи хоть радио! — просит Роза.
На всех волнах шум и треск. Сквозь разряды, помехи и писк морзянки прорываются далекие невнятные голоса.
…Два московских диктора читают последние известия.
…Ленинград рассказывает о зимовщиках Антарктиды.
…Из Алма-Аты сообщают об открытии сессии Верховного Совета Казахской ССР.
…Новосибирская радиостанция хвалит своих кибернетиков из Академгородка, раскрывших тайну древних письмен майя.
…Кызыл прославляет успехи саянских охотников.
Музыку из нового спектакля театра оперы и балета передает Улан-Удэ.
Роза слегка убавляет громкость и, подражая диктору, произносит:
— Говорит Хангил. Говорит Хангил. Слушайте сводку погоды. У нас вторую неделю идут дожди. Везде — грязь…
— Добавь: передвижная техническая мастерская, несмотря ни на что, рвется вперед, — смеется Булат.
— Точно!
— А мы урок не прохлопаем? — спохватывается механик, бросает взгляд на часы и, переключив диапазон, лихорадочно шарит по эфиру, пока в динамике не начинает звучать английская речь. Слышимость отличная, будто совсем рядом. Прилежные ученики старательно повторяют фразу за фразой, спотыкаясь на труднопроизносимых словах, с грехом пополам переводят упражнения и радуются, когда диктор-педагог минутой позже произносит по-русски то же самое, что получилось и у них. Ошибки — а их больше, чем надо, — не очень-то огорчают. Даже смешно.
Урок окончен.
Отвлеклись, и вроде бы усталости меньше, и машина бежит порезвее и не так трясет.
Булат роется в сумке, достает журнал.
— У нас еще кроссворд не весь разгадан.
— Давай.
— Та-ак… Гейзер, Зорге, Дюбуа, Йог, Конфуций, Алмаст, Уланова, Гамбит, Гавана… Счет пять четыре в твою пользу. Поехали дальше. По вертикали. Три буквы. Новый технический метод. Знаешь?
— Конечно.
— Что?
— ПТМ.
— Какой ПТМ?
— Передвижная техническая мастерская! — хохочет Роза.
— Хоть тут и другое слово, за находчивость — еще очко. Восемь букв. Первая — О, третья — Н…
— Оюна! — выпаливает Роза.
— Подожди ты! — притворно сердится Булат. — Я же сказал: восемь букв! Художественное украшение, узор. Не знаешь? То-то. Все бы тебе смеяться. Орнамент. Поняла? Шесть — пять.
Приходит к концу и кроссворд. Три слова остались неразгаданными. Вперед на два очка вырвался Булат. Он высовывается по пояс из кабины, смотрит вдаль.
— Заждались нашу мастерскую в бригаде…
— Не знаю как мастерскую, а уж тебя точно заждались, — с подковыркой говорит Роза.
— Как и тебя, — не остается в долгу Булат.
Пошутили, поехидничали, понасмешничали, да и всерьез разговорились, не утерпели, поделились сердечными своими тайнами. Да и какие тайны? Все друг о друге, оказалось, знают…
Обоих охватило нетерпение — скорей бы доехать. И, как назло, справа от дороги — прочно увязший в грязи грузовик с покрытым брезентом кузовом. С зерном. Машина засела так, что и колес не видать. Вокруг накиданы камни, палки, жерди.
Хлюпая в вязкой жиже, едва не черпая голенищами грязь, Булат подошел к грузовику.
— Эй! Кто есть живой? Куда подевались, хозяева? Роза показала рукой на чернеющий вдали домик.