— Здравствуйте, товарищ старшина! — залебезил Дондок. — Зачем это я вам понадобился!
— Давайте без лишних слов! Пройдемте со мной!
— Не могу… Никак не могу, товарищ старшина. Я вот привез из Хангила на молебен эту больную старушку и обязан доставить ее обратно. Сыну обещал. Правда ведь, Бальжима-абгай?
Бальжима и не подумала заступаться за него — слишком уж обидные слова он сказал.
— Ты правдами-неправдами в недобрые дела меня не втягивай!
Шоёнов переступил с ноги на ногу.
— Ну, гражданин Бабуев, долго я буду ждать?
— Может, столкуемся? — выразительно щелкает пальцами Дондок, преданно глядя в глаза блюстителю порядка.
Старшина суров и непреклонен.
— Пройдемте!
— Шея что-то раззуделась, чует жердь листвяную… — беззаботно запевает Дондок и лениво направляется следом за милиционером.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
— Суровая нынче погода… Какие дожди были — всю землю залило, живого места не оставалось. Куда вода девалась? Черно от пыли кругом! — будто с самим собой говорит-рассуждает Цырен Догдомович, держа баранку руля и посасывая пустую серебряную трубочку.
Небо пасмурно. Но сияй на нем солнце, его бы не разглядеть. Все вокруг заволокло сизо-черной непроницаемой и не имеющей ни конца, ни края степной пылью. Лезет пыль в глаза и уши, набивается в нос, противно хрустит на зубах. Еле-еле можно разглядеть в двух-трех шагах зажженные среди бела дня фары машин. В поднятой над землей неистовым ветром пыли — сотни и тысячи тонн самого плодородного слоя почвы. Кажется, будто идет фантастический сухой и черный дождь…
Догдомэ со злостью сплевывает черную от пыли слюну, чертыхается.
— Что вы сказали, Цырен Догдомович? — спрашивает, не разобрав, Дугаржаб, сидящий рядом с председателем.
— Я говорю, чтоб они пропали, эти чертовы пыльные бури! Но мы их все равно уничтожим!
Дугаржаб недоверчиво косится на него.
— Разве можно уничтожить ветер?
— Не до сказок! — Догдомэ сунул трубку в карман. — Ты понимаешь, что происходит? Черные бури могут погубить все наши земли…
Он свернул на распаханное паровое поле, остановил машину, вышел из нее, сильно хлопнул дверцей кабины, присел на корточки.
— Какая почва была! И все сдуло… Смотри.
Прихрамывая, подошел Дугаржаб, взял в горсть сухую, рассыпающуюся в прах землю.
— Знаешь, как это называется? — поднял на него глаза Догдомэ.
— Нет…
— Эрозия. Тяжелая болезнь… Ранит, разрушает она поля оврагами. Ветер уносит верхний слой. Остаются только песок, глина, галька… Ты же был в Средней Азии? Видел?
Дугаржаб молча кивает.
— Мы не должны допустить, чтобы и у нас была пустыня.
Председатель поднимается, отряхивает ладони, достает кисет, протягивает Дугаржабу.
— Угощайся.
— Спасибо. Не буду. Я бросил курить.
И опять не с Дугаржабом, словно с самим собой разговаривает, делится горькими мыслями Цырен Догдомович: о том, как бедны почвы их степного края, как тонок плодородный поверхностный слой, как мало в земле питательных веществ… Лет тридцать назад были брошены первые зерна пшеницы на вспаханное у подножия Бухатуя поле. Не верили тогда, что будет здесь расти хлеб. А ведь растет! И может расти. Только поступали не всегда разумно. Год от года об одном думали — как бы побольше распахать, как бы вдвое-втрое увеличить посевную площадь. Под видом целины чуть не все покосы и пастбища под плуг пустили. Ни людей, ни коней, ни машин не стало хватать, чтобы управиться с пашнями. А результат? Урожаи все меньше и меньше. Земля гибнет… Давно проверено: из десяти лет от силы один-два бывают урожайными, два-три — так себе, а в остальные и ждать нечего. И в довершение к этому новая напасть — эрозия, черные бури…
«О чем он говорит?» — удивляется Дугаржаб.
— По-вашему выходит, что у нас вообще нельзя полеводством заниматься? Ликвидировать его совсем надо, что ли? — спрашивает он.
— Почему же. Вовсе не надо ликвидировать. А вот посевные площади надо сократить. Лучшие земли обрабатывать как следует, не жалеть на них ни сил, ни удобрений, ни лучших сортовых семян. Тогда и урожаи будут каждый год высокие.
Дугаржаб никогда не задумывался над этим. Ну, растет и растет хлеб. Вырастет — хорошо, не вырастет — плохо. А почему так получается, ему и в голову не приходило.
— А что с землей, которая от хлеба свободная будет? Так и останется?
— Зачем же ей пропадать? Часть под пропашные культуры пойдет. А главное — больше пустить на сенокосы, луга, выпасы. Мы как-нибудь об этом подробнее поговорим. У меня план есть… Я с тобой о другом хотел. Важный один вопрос есть.
— О чем?
— Цынгуев плохо работать стал. Не может он больше оставаться бригадиром. Есть мнение заменить его. Как ты смотришь, если тебя на его место поставим?
Дугаржаб удивленно воззрился на председателя: не шутит ли? Поняв, что это серьезно, он наотрез отказался.
— Не-ет. Я для такой ответственной работы не гожусь.
Догдомэ улыбнулся.
— Работа бригадира такая же, как любая другая. Люди в бригадирах ходят. Обыкновенные люди.
— Нет-нет!
— А ты все-таки подумай!
Дугаржабу захотелось остаться одному.
— Цырен Догдомович, я напрямую, пешком пойду.
— Как хочешь. Тогда до свиданья.
«Газик» умчался, мгновенно скрывшись в черной завесе. Дугаржаб, взбудораженный неожиданным предложением, зашагал к бригаде. Он уже твердо решил ни за что не соглашаться, но тут же подумал: критиковать Цынгуева мог, умел, а когда ему самому доверяют его должность — струсил.
Так и шагал, словно меряя степь, терзаясь сомнениями, не зная, как поступить, что делать. Он не заметил, сколько пролетело времени, как далеко он ушел. Не чувствовал все такого же сильного встречного ветра. Только плотнее нахлобучил выцветшую уже зеленую фуражку пограничника, чтобы прикрыть козырьком глаза от песка и пыли. Не слышал, как нагнала его автолавка. Заметил, когда машина поравнялась с ним, а из кабины высунулось мясистое лицо Сельпо Даши.
— Сайн, Дугаржаб!
— Сайн, Даши-ахай. Вы из Хангила? Что там нового?
— Новости есть, конечно. Но мне сейчас не до новостей. Очень важное дело у меня. Нойон сомсовета сказал, что такое важное дело можно доверить только Сельпо Даши…
— Значит, вы теперь стали совсем близким человеком к местным властям? — не без ехидства спрашивает Дугаржаб, но ирония его до продавца не доходит.
— А как же!.. Надо уметь жить! А что ты делаешь в степи?
— С Цыреном Догдомовичем поле смотрели.
Сельпо Даши ухмыльнулся:
— Аграрную политику проводите? Ну, ну… Как бы вам, товарищи, в неприятную историю не попасть…
— А что случилось?
— Мне вообще-то бригадира Шойдока Цынгуевича надо бы, — напускает на себя озабоченность Сельпо Даши.
— По-моему, он в контору уехал.
— Я слышал, вы своему бригадиру перестали подчиняться. Авторитет его подрываете. Самим на руководящие посты захотелось?
Не своими словами говорит продавец, это ясно. И все же Дугаржаб, вспомнив о недавнем разговоре с Догдомэ, почему-то смущается.
— Я в бригадиры не рвусь.
— Вам еще об этом рано думать, — назидательно произносит Сельпо Даши. — Вы, молодежь, должны сначала научиться себя вести. Некоторые из вас уже показали, на что они способны…
— Да что случилось? — не вытерпел Дугаржаб. — Кто что натворил?
Сельпо Даши хихикнул.
— Можно и сказать. Тот самый механик Сыденов, который шефствует над вашей бригадой, ваш комсорг и, между прочим, депутат сомонного Совета, совершил позорный проступок. Что ты на это скажешь?
— Булат — проступок? Ну, бросьте. Ии за что не поверю!