— Ну, сыт? — рассмеялся Дугаржаб. — Алкоголик-то ты, оказывается, аховый.
Слегка захмелевший Булат вытер рукавом губы.
— Ты думаешь, я с горя, да? Думаешь, из-за того, что меня ругали, да? Я просто хотел отметить твой успех…
— Вот и хорошо. Значит, в честь машины? Тогда отдадим ей должное. По обычаю, надо на огонь побрызгать…
Булат и рта не успел раскрыть, как содержимое бутылки было выплеснуто в топку. Дугаржаб бросил туда же горящую спичку, и сразу рвануло, загудело пламя.
— Что ты делаешь! — запоздало рванулся Булат, но тут появилась Роза с ведром солярки в руке.
— Вы уже разожгли?
— Ага… Мы вдвоем нашли новый способ… Доброе горючее! Смотри, как пластает.
Булат, насупившись, смотрел на огонь. Дугаржаб протянул ему кочергу.
— Ну-ка, пошуруй!
— Можно, — сухо отозвался Булат и наклонился к топке. На душе у него было погано. «Пусть что угодно говорит Дугаржаб, — думал он, — пусть как хочет ругает, только бы не презирал». И еще ниже склонялся к огню, еще ожесточеннее орудовал кочергой, стараясь не попасться на глаза Розе, не выдать себя — хмель основательно кружил голову.
Кизяк и дрова разгорелись вовсю. Пламя бушевало в топке. Стрелка манометра, вздрагивая, ползла к красной черточке. Локомобиль, словно пробуждаясь от долгого сна, начал потихоньку подрагивать всеми своими суставчиками, вздыхать, набирая силу. Колеса, шкивы, маховики, словно бегун перед стартом, изготовились сорваться с места и мчать, мчать, мчать… Сарайчик наполнился дымом и копотью. Булат стравил немного пара, и он тоже окутал ветхое помещение. В белом облаке ярче засверкали отблески огня. Ничего нельзя было разглядеть в двух шагах.
Трое друзей, взявшись за руки, стояли перед огнедышащей машиной, ошеломленные, оглушенные, воодушевленные успехом.
— Булат, — окликнула Роза механика, — помнишь, батя нас с тобой воспитывал? «Чиним-паяем, ножи точим, бритвы правим!..» Помнишь, он боялся, как бы мы с тобой шабашниками-механизаторами не стали? Теперь-то он так не скажет. Это не комбайн. Это такое дело!.. Правда ведь? Ну, скажи ты ему, Дугаржаб.
— А? Что? Конечно же. Я считаю, что все это настоящая помощь чабанам. Факт!
— Что тут происходит? — раздался с порога грубый окрик Цынгуева. Бригадир, однако, тут же задохнулся дымом и раскашлялся. — Вы что, пожар хотите устроить? Сколько в степи травы сгорело — вам мало? Юрта Сокто-ахая сгорела — вам мало, да? Опять черт те чем занимаетесь? Это, что ли, у вас шефской работой называется? Тебе, Сыденов, опи-сально запретили всякое шефство. Почему решение не выполняешь? Хочешь, чтобы совсем с «летучки» сняли, да? Простым чабаном захотелось поработать, да? Я на вас управу найду! Под суд вас всех отдам!..
Он долго что-то кричал, грозился. Его не слушали.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Через Хангильский перевал, взвихривая снег, мчится «Волга». На ней возвращаются из аймачного центра Догдомэ и Лидия Васильевна. Председатель ловко ведет машину, не сбавляя скорости даже на крутом подъеме и не выпуская изо рта свою серебряную трубочку. Печка гонит в кабину горячий воздух. Демидовой жарко, она раскраснелась, расстегнула коричневую дошку, отмахивается от надоевшего табачного дыма.
Начался спуск. Цырен Догдомович мчит по-прежнему, лишь слегка притормаживая. Лидия Васильевна приоткрыла боковое стекло и жадно дышит свежим, прохладным, чуть пахнущим хвоей воздухом.
На совещании в аймаке их покритиковали. Хотя всем известно, что во многих недостатках руководство артели ни при чем, — и засуха бед наделала, и затяжные осенние дожди добавили неприятностей, но факт остается фактом: «Улан-Малчин» здорово откатился назад. Догдомэ и Демидова не оправдывались, не ссылались на объективные причины, хотя со многим при всем желании согласиться не могли. Зато теперь дали волю языкам и, пожалуй, критикуют себя куда сильнее, чем доставалось им от аймачного руководства, но зато справедливее, потому что прекрасно знают все свои промахи и недоделки. Они не впервые схватываются вот так — горячо, страстно, но без злости, без взаимных обид. Лидия Васильевна даже любит такие перепалки с председателем. Каждый такой разговор не проходит напрасно. Непременно что-нибудь да придумают они вместе.
И в этот раз вроде бы Цырен Догдомович никому не давал спуску, припоминая большие и малые прегрешения бригадиров и механизаторов, ремонтников и доярок. Не пожалел Гурдармаева, досталось от него и Кузнецову, и себя не пощадил. И все-таки, казалось Лидии Васильевне, что-то он недоговаривал, о чем-то умалчивал. Так оно и было. Главное он приберег, так сказать, на закуску. Похоже, колебался Догдомэ, долго думал: говорить или нет. Однако не в его правилах было таить что-нибудь в себе. Прямой человек, он не мог не сказать в глаза Демидовой все, что думал о ее муже, о бригадире Цынгуеве.
— Всю жизнь в руководителях проходил… Кем не был! Все бригады до одной под его началом были — и полеводческая, и строительная, и молочнотоварная ферма, — перечислял Цырен Догдомович, не спуская глаз с дороги. — Что с ним случилось?
Трудно, ох как трудно ответить ему. Не о чужом человеке речь идет. Муж ведь Шойдок. Какой ни есть, а муж… Сколько думала-терзалась Лидия Васильевна, надеялась: исправится, переменится. Ничего подобного! Чем дальше, тем хуже.
— Раньше он не таким был. Не пойму, чего он хочет, чего ему надо. Всем недоволен, на всех обижается, а разобраться — сам же во всем и виноват. Иногда вижу: понимает, что неправ, а еще пуще упорствует. Тяжело мне с ним…
Внимательно слушает ее председатель, пыхтит трубкой, будто камни, роняет слова:
— Решать с ним надо. Дальше так оставлять нельзя. Я уже сколько раз ему говорил, чтобы подумал, что делает.
— А я, думаете, не говорила? И на собраниях, и в бригаде, и дома дня не проходит… А с него как с гуся вода.
— Действительно, разговоров больше чем достаточно. Но сколько же можно языком молоть?
— Я с вами согласна, Цырен Догдомович: решать надо. Но как?
Председатель внимательно посмотрел на нее.
— Ты не просто член правления, не только парторг. Ты — его жена. За тобой первое слово.
— Я понимаю…
— Сама посуди. Нельзя на одной ругани жить. А сколько жалоб на него от молодежи. Я бы многое ему простил, если бы он обманывать не стал. Чуть что — врет и не покраснеет. Очковтирательством занимается. И потом… эта водка…
Прав, кругом прав Догдомэ. Лидия Васильевна чувствовала, что председатель щадит ее, боится сказать что-нибудь лишнее, чего, по его мнению, она не знает и не должна знать. И все же ей хотелось возразить ему, спорить с ним, доказывать недоказуемое. «Хоть бы перестал тянуть этот вонючий табак!» — в раздражении подумала она и чуть не рассмеялась над собой: ни за что на человека рассердилась.
— Что же мне делать? — вздохнула Демидова.
Наверно, раньше председателя узнала она о махинациях Шойдока с трудоднями, о частых попойках, о конфликтах с колхозниками. А про его похождения на ферме, про шашни с доярками, может быть, постеснялись добрые люди рассказывать Догдомэ. Лидия Васильевна скандалов Шойдоку не устраивала, потому что знала — ничего этим не добьется. Когда доходившие до нее слухи нечаянно- подтвердил калмык-практикант Санджи, она все же крепко поговорила с мужем. Шойдок каялся, уверял, что такое никогда больше не повторится, но кто знает — так ли это. Видимо, обманывает по-прежнему…
— Тяжело мне…
А председатель говорил уже вроде бы о другом:
— В первой бригаде еще не вес кошары утеплены. К стоянкам не подвезли сено…
— Конечно, Шойдок виноват.
Единственный выход — снять Цынгуева с бригады, Догдомэ пришел к такому выводу. Но подсказывать Демидовой он все же не хотел. Пусть сама убедится, что другого пути нет.
— Ты все-таки попытайся еще раз с ним поговорить, — посоветовал он.
Лидия Васильевна поперхнулась едким дымом, покачала головой.
— Бесполезно. Откровенно- говоря, я надеялась, что Шойдок одумается. Теперь вижу — ничего не получится. Руководить он больше не может и рядовую работу тоже выполнять не может — отвык. Боюсь, как бы не спился. Чем ему помочь?..