– Муйня! – буркнул майор. – Кто же колется с первой минуты? И про пятьдесят первую статью Конституции не говорил?
– Говорил! – встрял в разговор лейтенант, чтобы сделать правдоподобнее недавний допрос.
Никита дернулся, но промолчал. Черт с ними. Что еще у них висит?
Недавно, по сообщениям телевидения, у известного депутата
Государственной думы угнали “вольво” прямо от здания театра, где он смотрел с женой спектакль. Прямо под флажочком Российской Федерации укатили. А потом будто бы кто-то в него даже стрелял на дачном участке, из перелеска. Взять на себя?
– Нет… что-то не то. – майор сел у окна, закурил и, моргая от дыма, какое-то время продолжал разглядывать Никиту. – У тебя что-нибудь случилось? С чего колешься?
– Я не наркоман! – гневно дернулся Никита.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Совесть заела? – Он обернулся к капитану. – Или что-то еще натворил?.. – И повернулся к лейтенанту. – Ну, оформляйте. Пусть займется дознаватель. Очную ставку ему. По телевидению показать. Я думаю, что-то он прячет… – И майор постукал каблуком по полу.
Капитан поразился.
– Ну, бляха-муха, если трех убитых школьниц мало, что он еще мог натворить?
Майор поднялся.
– Не знаю. – Он снова пристукнул каблуком черного начищенного ботинка. – Но там что-то есть. Возьмите на притужальник. Только не дайте задушить маманям погибших девчонок, когда придут сюда.
Майор ушел, капитан обернулся и, дернув усом, хлестнул с размаху
Никите по уху. Никита вскрикнул, у него вновь потекла носом кровь. И еще ему показалось, что глаз, в который ударили вчера, треснул… всё вокруг плывет…
– Говори, с-сука! А ты пиши. Ишь, выкормили гаденыша… срочно фотографа… И в СИЗО его, в шкаф! А не будет следствию помогать, к
“синим”. Они его по очереди укатают.
– Нет! – завопил в страхе, сам еще не понимая: всерьез испугался или изображает страх, Никита. – Я как бы пошутил!.. я ни при чем!..
Капитан и лейтенант расхохотались.
– Давно бы так! Ишь, изображал тут… Ален Делон!
И Никита понял: тонет всерьез. Заглотили они блесну. До живота. Что ж… Не отступай. Бери на себя весь позор города, страны. Пусть радуются! И пусть она радуется с этим своим майором, у которого рыжие усики шмыгают, как у мышки…
6.
Так вот, золотая коса Зины…
Как я уже сообщил возможному читателю этой горестной истории,
Алексея Деева с внучкой Зиной познакомил – еще до ареста
Деева – старик Шехер, или Шухер, если вам угодно.
Красавица – да, но красавиц много. Она поразила художника тем, что оказалась до смешного искренней. Посмотрела на его холсты и картоны, хлопнула в ладоши, воскликнула радостно:
– Ничё не поняла!.. – и уставилась голубенькими свечками на
Алексея. – Ты мне расскажешь?
– Я всегда рисую только одно – борьбу добра со злом… бога с сатаной… дождя с пожаром… я Деев, я на шухере, потому – с одного боку горю, с другого мокну.
– А сатана, что ли, есть? – нахмурилась она. – Я комсомолка.
Он рассмеялся звонким детским смехом и, бегая перед ней в валенках
(он уже тогда ходил в валенках круглый год, как деревенский пастушок), стал читать ей стихи, как заклинания, словно бы гудеть, как шмель, сверкая угольными глазищами и размахивая худыми руками, как ветряная мельница:
Есть речи – значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно.
Нет, не эти!
Помните, вы говорили: Джек Лондон, деньги, любовь, страсть…
А я одно видел: вы – Джиоконда, которую надо украсть!
Нет!
Ты рванулась движеньем испуганной птицы… ты прошла, словно сон мой, легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы, зашуршали тревожно шелка!..
Она слушала, не отрывая от него глаз. Она мигом влюбилась в него, непонятного, смешного, одинокого, а он, старый пень в 30 лет, – в нее. Право же, к тому времени в его кудрях появились первые голубые, а то и седые волосы, и Алексей, стыдясь себя, начал их выдирать, наматывая на пальцы, перед зеркальцем во время бритья. А когда после истории с табуреткой его сослали в лагерь за подделку денег
(напоминаю, это было еще при советской власти), юная отчаянная подружка поехала на знаменитую станцию Решоты – там, на окраине, в тайге, располагалась огороженная колючей проволокой территория – и устроилась на работу в столовую.
Она сразу заявила всем ухажерам: и вольным, и на поселении, и всякого рода “кумам”, что является невестой Лехи Деева и что он их всех нарисует, если они не будут приставать.
Нашла, нашла работенку жениху! Правда, где красок взять? Есть только черные карандаши фабрики им. Сакко и Ванцетти (Зина привезла штук двадцать). А на чем рисовать? На картонках из столовского склада, на конвертах, на белом исподнем белье…
Начальник колонии был наслышан о новом зэке и вызвал наконец остриженного, но бородатого (не дал, не дал Леха Деев состричь бороду, сказав, что руку откусит стригущему) невысокого художника пред свои очи и спел ему, как всем своим редким именитым гостям, старательным басом любимую арию Кончака из оперы “Князь Игорь”:
– Ты ведь гость у меня дор-рогой!..
Леха Деев закатил глаза:
– Вы потрясающе поете! Вам Штоколов в подметки не годится! Можно еще раз?!
Начальник колонии с подозрением, готовый налиться кровью гнева, если вдруг над ним этот мазила решил посмеяться, долго смотрел на маленького вертлявого человечка, но у того были небесные глаза, лицо выражало искренний восторг. И хозяин смилостивился, спел гостю еще раз эту арию.
А затем они вместе выпили по рюмочке, после чего начальник тюрьмы приказал художнику сделать портрет с фотографии жены (она живет в
Иркутске). Деев взял в руки твердую фотокарточку с волнистыми краями, долго всматривался и ахал тоненьким голоском, давая понять, что давно не видел таких ангельских чар… потом сделал серьезное лицо и попросил если не масляных красок, то хотя бы темперы или гуаши… или пусть даже пуговок школьных-акварельных… И за один вечер на белом ватмане, который ему вручил полковник, сочинил даму невероятной красоты, но, конечно, с чертами сходства. Это он умел.
После чего была ему дарована некая воля – встречаться с невестой в отдельной комнате на территории лагеря. А затем и невесте разрешили работать в зоне, входить и уходить через вахту – ее уже знала в лицо вся охрана…
На этом и выстроили Леха Деев с Зиной вариант своего побега.
На золотой ее косе.
Она среди дня пробежала к нему в двойной одежде, отдала одну юбку (а ватники у всех похожи), платочек и отрезанную золотую косу. Затем ушла. Затем снова пришла и снова ушла, сделала так несколько раз в течение часа, чтобы запутать охрану. А он тем временем в той выделенной им комнатке намазал мелом себе лицо, накрасил губы краской, надел юбку, обвил лицо платком, вывесив золотую косу сбоку, и “женской” походочкой в валенках спокойно вышел за территорию зоны…
Они с Зиной, трясясь от страха и хихикая, как дети, сели в поезд (он по-прежнему в платке и юбке) и уехали в Красносибирск.
Но по приезде в город на Алексея нервный смех напал, он расслабился и, видимо, как-то не так, не вихляясь, шел по перрону. И первый встречный милиционер заподозрил неладное. “Документы?!” Деева взяли.
И наутро он был с позором этапирован обратно в Решоты.
Начальник колонии поначалу разгневался, даже обиделся (“Я ли тебе не даю тут жить?!”), а затем почему-то запечалился и простил.
И к очередной годовщине Великого Октября написал бумагу, что гражданин Деев не представляет более опасности, поскольку раскаялся и желает рисовать героических строителей ГЭС.
7.
Никиту повезли в железной коробке без окон на колесах, машина долго кружила по городу, подбирая на стальные эти скамейки еще каких-то парней и старичков в наручниках, пока наконец не доставили на место.