«Товарищ! Ты помнишь тот памятный день, когда мы следом за отступающим в панике немцем ворвались на правый берег? Тогда командование сказало нам:
— Молодцы! Вы открыли ворота в Германию!
Помнишь, как огрызался враг? Тогда земля, на которой ты ведешь сейчас бой, была полита потом и кровью твоих боевых друзей. Помнишь, как с горсткой бойцов дрался старший лейтенант Соколов? Окруженные со всех сторон, герои не пали духом. Когда не стало патронов, они ловили на лету немецкие гранаты и бросали обратно. Потом, в самый критический момент, они пошли в рукопашную, истребили немецкую роту и пробили дорогу к своим.
Враг притих. Но мы знаем, что раненый фашистский зверь огрызнется еще и еще. И он это сделал. Танками, огнем он силится пробиться к реке.
Будь стойким, товарищ! Путь на Берлин, в берлогу зверя, лежит через крепость, которую ты обороняешь, через твою ячейку, через твой окоп!»
На двух страничках нашей газеты находилось место и для страстного призыва, и для песни, и для бесхитростного рассказа бывалого солдата. Старший сержант И. Чижиков сумел на передовой написать статью «Расчет, хладнокровие!».
«В последнее время, — сообщал старший сержант, — гитлеровцы пустили в ход тяжелые танки под названием «Королевский тигр». В отличие от других танков у него усилена лобовая броня. Бить в лобовую броню не следует. Если танк идет прямо на позиции, надо целиться под основание пушки, чтобы заклинить башню. Скорость у этого танка небольшая. Есть возможность спокойно навести орудие и ударить наверняка, тем более что любой немецкий танк не выдерживает, если артиллерийский снаряд попадает под гусеницу или под башню».
Правильно написал старший сержант. На наревском плацдарме, как и в других местах, не спасла гитлеровцев броня.
За семь суток боя, как выяснилось позже, немцы потеряли 348 танков и около 12 тысяч солдат и офицеров.
Плацдарм остался за нами.
Напряжение спало. У всех одно желание: спать, спать! Офицеры редакции, как сговорившись, отстранили меня от ночных дежурств у приемника. Но в одну из тех ночей капитан Аипов все же меня растормошил:
— Важное сообщение, товарищ капитан!
— Неужели не терпит до утра?
— Да вы послушайте. «За образцовое выполнение боевых заданий Верховного Главнокомандования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» генерал-майору Джанджгаве Владимиру Николаевичу».
— Ну и что?
— Как что? Надо же немедленно сообщить об этом командиру нашей дивизии.
— Сейчас же ночь.
— Не грешно и разбудить генерал-майора ради такой весточки. Пойдемте к заместителю начальника дивизии по тылу, у него прямая связь с плацдармом.
Командир дивизии, услышав, что его разбудил какой-то капитан Петров, возмутился, но затем, поняв, в чем дело, пробасил:
— Благодарю за хорошую весть, редактор!
ДОБРАЯ ПАМЯТЬ
К вечеру мы остановились в полусгоревшем польском селе, неподалеку от реки Нарев. Здесь нам предстояло обосноваться, как обычно, по-походному и выпускать газету в ожидании, когда приказ поднимет нас и бросит вслед наступающим войскам.
Облюбовали крайний дом. Он выглядел нежилым: два окна заколочены, дворик запущен. Давно не мазанные ворота, скрипнув, пропустили наш редакционный грузовик.
Но уже через минуту выяснилось, что дом обитаем. В нем жила пожилая крестьянка с сыном и дочерью. Хозяйка была молчаливая, хмурая, в черном платке. Мы приютились в боковушке. Старшина очень вежливо всякий раз переспрашивал, можно ли взять стул, освободить стол для наборных касс, пытался шутить, но женщина ни разу не улыбнулась, в ее лице жила настороженность.
Кто-то из солдат-наборщиков, оглядев в окно по-осеннему золотой сад, голые, без плодов деревья, сказал колдовавшей у печи хозяйке:
— Мать! Нельзя яблочек раздобыть? Не бойтесь, в долгу не останемся.
— Нема, — коротко ответила она, не оборачиваясь. — Немец пшисто забрал.
— А яблочный дух в избе, — подмигнул солдат.
— Ладно, — оборвал его старшина Сергеев, — может, у нее, кроме яблок, ничего не осталось. Вся еда.
Хозяйка ушла в горницу, прямая, суровая. За ней последовала дочь, все время вертевшаяся рядом.
Потекли дни, привычные, фронтовые.
Как-то старшина заглянул в котелок на плите, там клокотало мутное варево. Он тайком сыпанул в посудину крупы, распечатал банку тушенки. По избе поплыл аромат сдобренной мясом и салом каши.