Ферды не было, и Ирка заметил, что под его койкой нет чемоданчика и обуви, а на полочке висит пустая вешалка от костюма.
Ирка быстро встал и подошел к койке Карела.
— Вставай! — взволнованно прошептал он. — Вставай, Карел! Ферда удрал.
Карел вскочил с койки. Через мгновенье вся комната была на ногах. «Что случилось?» — спрашивали сонные парни.
— Ферда удрал, — тихо сказал Карел, быстро одеваясь. — А у ворот дежурят Гиль и Бент.
— И в коридоре Нитрибит!
Они осторожно приоткрыли дверь и выглянули в коридор.
В слабом свете затемненных лампочек ни Нитрибита, ни Рорбаха не было видно. Карел, Кованда и Ирка перебежали коридор и выглянули в окно.
На дворе было пасмурно и сыро, ветер гнал по небу темные клочки туч, сквозь них иногда мелькала полная луна. В ее изменчивом свете ребята увидели, как по двору пробежала темная фигура. Она мелькнула на освещенном месте, меж деревьев, и прижалась к железным прутьям ограды. Но тут тучка закрыла месяц, и двор погрузился в полную тьму. Затаив дыхание, Кованда и его друзья замерли у окон. Выше этажом были слышны шаги часовых и их тихий разговор. Рорбах глухо откашлялся и что-то втолковывал Нитрибиту.
Охрану у ворот несли Бент и Гиль, Бент послал ефрейтора обойти здание, а сам забрался в кирпичную будку часового, сел там за столик и задремал, подперев голову руками.
Гиль, подняв воротник и сунув руки в карманы, прохаживался перед школой. Его клонило ко сну. Чтобы прогнать дремоту, он походил по тротуару, потом остановился у ворот, оперся о них и задумчиво глядел на темную мостовую.
Мокрый асфальт тускло поблескивал в лунном свете, минутами дорога погружалась в полные потемки. Гиль опирался плечом о ворота и сонно жмурил глаза. Из головы почему-то не выходила жена Анна-Мария. Неделю назад он получил от нее письмо, которое сейчас лежало в бумажнике из мягкой кожи, спрятанном в нагрудном кармане. (Бумажник когда-то принадлежал еврею Вейнгарду.) Анна-Мария писала, что у нее будет ребенок. Гиль все еще не ответил на это письмо. Да и что писать? Новость еще больше настроила его против жены. Что верно то верно, три месяца назад он был в двухнедельном отпуску и спал с ней каждую ночь, как этого требовало его здоровое, сильное тело. Но ведь и другие солдаты спят со своими женами, а те не рожают из года в год.
Гиль хмуро размышлял о том, почему его жена не умеет обойтись без родов, ведь есть же средства… Он сам, правда, никогда ими не пользовался, это бабье дело. Словом, за годы войны у него родится уже четвертый ребенок, да до войны их было столько же…
Его одолевали мысли о том, как сложится его дальнейшая жизнь, когда он в восьмой раз станет отцом. Ребенок, очевидно, родится зимой, когда у них там, в Гарце, бушуют метели, земля промерзает насквозь, горы белы, как сахарные головы. Кто знает, что станется с ним к этому времени. Быть может, он уже не будет носить мундир из эрзацматерии, а снова натянет потертую одежду крестьянина, станет поглядывать в замерзшее оконце на озаренный весенним солнцем край и прикидывать, не пора ли выезжать в поле. Гиль как-то не надеялся, что опять станет за прилавок деревенского трактирчика, отнятого им у Вейнгарда; сейчас там за него хозяйничала Анна-Мария. Размышляя над тем, почему же он в самом деле не связывает свое будущее с этим трактиром, Гиль не мог не признаться, что он боится возмездия за убийство, за преступление, которое пока прикрыто его беспредельной преданностью фюреру. Пока!.. Гиля вдруг обуял страх: нет, не ходить ему за плугом там, в Гарце, свежими благоуханными весенними днями, не пахать землю, помогая ей родить хлеб.
Эти назойливые думы приковали его к месту. Чувство собственного бессилия всегда было ненавистно Гилю, и сейчас он захлебывался ненавистью к тем, кто на своих штыках, на броне танков несет возмездие Германии. Ему казалось, что он уже слышит их твердую поступь и гул моторов, они неудержимо близятся с востока и запада; на мгновение этот гул заглушил все, и Гиль погрузился в полуобморочную дремоту.
Негромкий звук разбудил его; ефрейтор прислушался: за оградой зашуршал песок, потом под ногой хрустнула сломанная веточка и что-то металлическое, наверно пуговица или пряжка, звякнуло о железную ограду шагах в пяти от Гиля.
Ефрейтор затаил дыхание, в голове у него разом прояснилось, рука потянулась к кобуре. Сжав в правой руке пистолет, он передвинул кнопку предохранителя, настороженно вытянул шею, сощурил глаза и выпятил нижнюю челюсть. Несколько секунд он медлил, потом сделал три шага, поднял пистолет и выстрелил. В ночной тишине хлопнул выстрел, человек на ограде вскрикнул хрипло, как пойманный зверь, и выпустил из рук чемоданчик, — он упал на тротуар и раскрылся. Гиль выстрелил еще раз.