В этот момент лунный свет прорвался сквозь тучку и скудно полил улицу. На ограде, перегнувшись, на острых железных прутьях, почти касаясь руками кирпичной кладки ограды, висел человек.
При первом выстреле чехи из двенадцатой комнаты подскочили к окнам и устремились по коридору, но в конце его уже стоял Нитрибит.
— Назад, все назад! — истерически кричал он. Не зная, что случилось, он угрожающе размахивал пистолетом и готов был спустить курок. Он так бы, наверно, и сделал, если бы ребята не поспешили вернуться в комнату.
— Фельдфебель Рорбах, — кратко распорядился Нитрибит, — возьмите на себя охрану коридора. В случае надобности — стреляйте. Из комнат никого не выпускать.
Бледные от волнения и испуга, ребята в двенадцатой комнате зажгли свет. Им не верилось, что все это происходит наяву. Из коридора доносились звуки кованых сапог Рорбаха и его возгласы:
— Alles zurück! Die Tür zumachen![96]
Парни приподнялись на койках и, опершись локтями о колени, прислушивались к стуку собственных сердец.
В коридоре раздались торопливые шаги нескольких человек.
— Что случилось? — спрашивал запыхавшийся Кизер. — Кто стрелял?
— Гиль, — ответил Нитрибит. Больше чехи ничего не расслышали — Нитрибит отошел к лестнице.
Парни в комнате не могли вымолвить ни слова, они лишь напряженно прислушивались к звукам, раздававшимся в коридоре. Рорбах выкрикивал свои распоряжения уже на третьем этаже, а у дверей двенадцатой комнаты прохаживался Шварц, ребята узнали его покашливание.
Потом снова послышался голос Нитрибита.
— Санитар Бекерле! — кричал он. — О, проклятье! Бекерле!
Бекерле выскочил из комнаты и щелкнул каблуками, Нитрибит что-то приказал ему, и Бекерле убежал. Через минуту у дверей снова послышались их шаги. Нитрибит шел медленно.
— Не спеши, — сказал он Бекерле, — все равно это уже ни к чему.
Потом на кого-то прикрикнул Шварц, и тотчас отозвался Олин.
— Это я, — сказал он. — Я иду вниз.
Немного погодя кто-то тихим шагом, словно стесняясь, подошел к двенадцатой комнате, нерешительно остановился и нажал ручку. Парни медленно поднялись со своих мест.
Вошел Липинский. Прежде чем закрыть за собой дверь, он строго крикнул: «Потушите свет!» — потом усталым жестом взялся за выключатель и оглядел комнату. Рука его дрогнула, он несколько раз облизал губы и поглядел чехам в глаза, потом уставился в пол.
— Убит, — тихо сказал он и погасил свет.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Апрельское солнце бросает пучки лучей на безлюдный город. Пусто теперь и на заводе — товарная ветка забита обломками вагонов, тишина, в проездах ни души, все засыпано мусором, ветер вздымает облака пыли. Сирены онемели, хотя вражеские истребители непрерывно носятся в воздухе, пикируя при малейшем признаке жизни на почти вымершей местности.
Чешская рота уже вторую неделю интернирована в школе. Выходить разрешается только в коридор, да и то лишь днем, во двор чехов не выпускают совсем. Немецкая охрана с оружием на изготовку дежурит круглосуточно, у сонных часовых злые, усталые лица, капитан целыми днями сидит у телефона или слушает по радио военные сводки.
На западе Германии уже не было фронта. Изолированные части вермахта сдавались в плен быстро продвигавшимся войскам союзников, отдельные бои разыгрывались стремительно и ожесточенно. По неофициальным сведениям, авангард американских бронетанковых войск уже приближался к Цейтцу. Но немцев американцы не пугали, они не испытывали к ним ни малейшей ненависти. Сразу забыв о событиях последних лет, о беспощадных воздушных налетах, о жестоких боях в Бретани и на Рейне, гитлеровцы сдавались войскам западных держав, словно ожидая от них помощи и заступничества перед Советской Армией, которая, громя противника, лавиной катилась на Берлин.
Липинский сообщил чехам, что капитан тоже решил дождаться американцев и, вместе со всей ротой, сдаться в плен. Эта весть вызвала среди чехов бурю негодования и протеста. Старосты комнат собрались и решили, что надо пробиваться на восток. Чехи решительно не желали дожидаться американцев. «Зачем ждать? — говорили они. — Мы хотим домой. Вестей от родных нет, а пробраться домой к ним не так уж трудно, рукой подать».