— Не завтра, — вскипел он, — а сегодня же надо разделаться с таким человеком! К стенке надо поставить труса, в назидание всем, у кого при первом же выстреле душа уходит в пятки! Я сам подам на него рапорт! Сам доложу командиру роты, если этого не сделает фельдфебель. О таких вещах нельзя молчать. Это было бы всем нам во вред.
Вейс не ответил. Он лежал на спине, заложив руки за голову, и думал о том, насколько легче становится человеку, охваченному отчаянием, когда он изольет душу, насколько легче человеку, когда он принял твердое решение. Решение поддержит отчаявшегося и укрепит слабого. На душе у него вдруг стало чисто и празднично, исчезли страх и отчаяние, исчезли колебания. Он спокойно лежал, и слезы высохли на его глазах, рыдания уже не сотрясали тело. Его кривой рот даже слегка улыбался в темноте, как прежде, когда ему казалось, что он смотрит на весь мир с ироническим пренебрежением. Прежнее выражение вернулось на лицо Вейса, и он засмеялся, засмеялся громко и беспечно. Разъяренный Гиль забыл все, что собирался еще высказать, и недоуменно прислушался.
— Спятил, — удивленно сказал он. — Совсем спятил!
Вейс сел и пошарил по полу босыми ногами, ища сапоги. Найдя, он сунул в них ноги и стал около койки. Потом пошарил руками, нашел шинель и тихо надел ее. Через минуту он зашуршал коробкой спичек; вспышка озарила его лицо, прищуренные глаза, кривой рот с сигаретой. Потом послышались шаги, и Вейс остановился возле койки Гиля. Тот напряженно смотрел на огонек сигареты, повисший над его головой.
— Все мы ослы, — сказал Вейс, и огонек качнулся сверху вниз. — Пока мы этого не поймем, всё будем считать себя бравыми вояками. Покойной ночи, господа.
Огонек двинулся к двери. Вейс шел медленно и осторожно, сапоги глухо стучали по полу. Он открыл дверь, и его фигура смутно вырисовалась на фоне тускло освещенного коридора: всклокоченная голова, распахнутая шинель с поднятым воротником, ноги в больших сапогах.
На мгновение он остановился в дверях.
— Спите спокойно. Пусть вам снится победа. Хайль!
Дверь за ним закрылась, а Бент и Гиль долго глядели ему вслед. Потом Бент сказал:
— Завтра я с ним поговорю как следует.
— Надеюсь, вы подадите рапорт, — раздраженно пробурчал Гиль.
Бент не ответил. Он тихо лежал, закрыв глаза, и приятные воспоминания подползали к нему, как мурлыкающие котята. Но он еще раз с усилием вырвался из сладкой дремоты.
— Пошел бы ты посмотреть, куда он делся, — нерешительно произнес он, и это звучало вопросом, на который можно не отвечать.
После паузы Гиль осведомился:
— Это приказание, герр фельдфебель?
— Нет, нет, — быстро сказал Бент и повернулся на бок. — Я только думал… Нет, не нужно. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — отозвался Гиль и зевнул.
6
Первым его увидел Пепик, который, еще за час до побудки, сонный, побежал по коридору в клозет. Перепуганный, запыхавшийся, он ворвался в комнату и разбудил всех. Ребята в одном нижнем белье выбежали в коридор и, вздрагивая от холода и возбуждения, смотрели на самоубийцу. Мирек постучал в комнату немцев и доложил о случившемся. Первым вышел Гиль в шлепанцах и шинели, накинутой на плечи. Бент еще одевался, огорченно ругаясь.
Гиль с минуту смотрел на мертвеца, спрятав руки под шинелью и задрав голову. Потом он оглянулся, увидел Мирека, Гонзу, Пепика, Кованду, Карела и Олина, тут же спохватился и начал орать, загоняя их в комнату:
— Alles zurück![12]
И захлопнул за ними дверь.
В коридор вышел Бент. Он был в полной форме, с фуражкой в руках. Остановившись у лестницы, он поднял голову, испуганно сощурился и быстро опустил взгляд.
— Ekelhaft![13] — прошептал он и протер глаза, — ekelhaft…
Гиль побежал вверх по лестнице, громко шлепая домашними туфлями. Добравшись до четвертого этажа, он снял с крюка висевшую там стремянку и поспешил с ней вниз. На площадке второго этажа он расставил лесенку, неуклюже взобрался на нее и злобно выругался.
— Какой же я осел! Можно было обрезать веревку и с третьего этажа!
Он выпрямился на стремянке и оказался лицом к лицу с самоубийцей.
— Нож! — крикнул он и нагнулся за ножом, который ему подал фельдфебель. Это был маленький карманный ножик со штопором. Гиль открыл его и взял в правую руку, а левой повернул труп к себе и пристально посмотрел на него. Слабая лампочка в черном бумажном колпаке висела над самой головой самоубийцы, лицо его было искажено гримасой, кривой рот разинут, голова и тело неестественно вывернуты.