— Он выдал Гонзика, — напомнил Ота.
— И десятника с каменщиком в Касселе, — неумолимо продолжил Кованда. — А что, если их казнили?
— Но мы этого не знаем.
— И не сможем узнать.
Не зная, на что решиться, ребята растерянно глядели на Карела.
Тот усмехнулся и долго разжигал окурок.
— Судить вы хотели, а вынести приговор боитесь, — медленно произнес он. — Кстати, на это у нас еще хватит времени. Прежде нужно организовать побег.
— Иногда, знаете, хорошо малость обозлиться, — с облегчением сказал Кованда. — Особенно, когда требуется кому-нибудь набить морду. А ежели сидишь за столом, как кукла, то не обозлишься, хоть расшибись. С Олином после разберемся, а может, и нынче ночью.
В комнату вошел Енда Гавличек.
— У немцев что-то стряслось, — сказал он. — Суетятся, бегают по двору, запрягают лошадей, возятся на складе. Не собираются ли задать стрекача?
— Вот еще не было печали! — усмехнулся Кованда. — Надеюсь, они зайдут попрощаться, как порядочные.
Смеркалось. Во всех комнатах парни готовились к побегу, собирали необходимое, что можно запихать в узкий холщовый чехол от противогаза — носки, рубашки, носовые платки, теплое белье, пуловер. Старосты комнат тихо переговаривались с теми, кому было поручено напасть на стражу.
Во втором этаже дежурил Гиль, поэтому расправиться с ним вызвался Кованда.
— У нас свои счеты, — усмехнулся он. — Я к нему уже примерился, в этот раз не оплошаю!
С Ковандой шли еще Карел, Ирка и Фера. Двое из них укроются в клозете, напротив двенадцатой комнаты, двое других выскочат из комнаты и втащат туда оглушенных немцев. Нападение на других немцев было разработано во всех подробностях: ребята распределили, кто какого немца берет на себя, кто прикроет нападение с оружием в руках, кто будет сторожить на лестнице и у входа во двор. Вызов караула со двора решили поручить Липинскому; старосты комнат знали, что он спас Гонзика от ареста и помогал побегу группы Эды Конечного. Липинский был свой человек, чехи ни на минуту не сомневались, что он пойдет с ними.
После вечернего отбоя оживление в коридорах не прекратилось. Немцы сновали туда и сюда, топали сапожищами на лестнице и во дворе, что-то носили; они то шептались, то громко окликали друг друга. Ребята лежали одетые в постелях и чутко прислушивались. Они не понимали, что это за суматоха и с нетерпением ждали, когда затихнут шаги.
В половине двенадцатого вдруг раздался сигнал побудки. Металлические свистки пронзительно залились в каменных коридорах, а на третьем этаже послышался голос Гиля.
— Уфштее, — орал он. — Kompanie antreten! Рота, стройся!
Рота построилась через две минуты. У конторы собрались все немцы в полном снаряжении. Капитан нервно шагал по коридору и курил сигару. Олин стоял вместе с немцами, прислонясь к стене, он презрительно глядел на недоуменные лица бывших товарищей и зевал.
— Капитан решил передислоцировать роту ближе к границе протектората, не ожидая прихода американских войск, — объявил он по-чешски. — Отправление через пятнадцать минут. Каждому разрешается взять одно место, ни в коем случае не чемодан, а мешок или рюкзак. На походе капитан приказывает соблюдать строжайшую дисциплину. За нарушение — смерть. Разойтись!
— Ах, паскуда, — сквозь зубы процедил Кованда. — Говорит с нами, как с пленными. Что будем делать? — спросил он у Карела.
— Пока ничего, — ответил тот. — Они решили вести нас туда, куда мы сами собирались. Что ж, пойдем пока под их охраной. А там видно будет.
Через полчаса рота покинула школу. В голове колонны маршировало шесть солдат, позади восемь, ревматик Шварц взгромоздился на повозку, в которую запрягли двух самых сильных лошадей. Повозку нагрузили буханками хлеба, жестянками с повидлом, ящичками маргарина, кормом для лошадей.
Школа сразу опустела и затихла, в комнатах остались неприбранные постели, под койками чемоданы. Повсюду разбросаны всякие мелочи — чернильницы, зубные щетки, мыльницы, пепельницы, вырезанные еще Рудой; над дверьми молчал громкоговоритель, в коридорах горел свет… Слабые затемненные бумагой лампочки бросали розоватые круги на каменный пол. В конюшне стояли две лошади, в гараже — две легковые машины. В умывалке тонкой струйкой текла из крана вода.
Стуча сапогами по каменной мостовой, рота прошла безлюдным городом, но вот и город остался позади. Глухо стучали подковки по гладкому асфальту, а через несколько километров шаги марширующей роты совсем стихли — пыль проселочной дороги поглотила их.