«Над Татрами» — заиграл Ота словацкий гимн, и у парней слезы навернулись на глаза.
— А ведь это Эдина гармоника, — вспомнил Карел, когда мелодия смолкла.
— Он оставил ее мне, — улыбнулся Ота. — Я верну ее, когда мы увидимся. Надо будет встретиться и с Гонзиком, для него у меня тоже кое-что есть, — похвастался Ота, потянул к себе тяжелый, битком набитый хлебный мешок, открыл его и осторожно вынул бумажный рулон.
— Ноты! Ноты Гонзика! Откуда они у тебя?
— Лежали в буфете, на рояле, — ухмыльнулся Ота. — Никто о них не вспомнил.
Смеркалось. Карел отошел от беседовавших товарищей и отыскал Кованду.
— Батя, мы с Липинским идем в деревню. Надо разузнать, что творится на свете. Дождитесь нас, мы недолго.
— Если там на вас кто поднимет руку, — не без тревоги сказал Кованда, — мы им пустим красного петуха. Так вы им и пообещайте.
Они тихо пошли по лесу, но расставленные Карелом дозоры все же заметили их, и он довольно усмехнулся.
— Глядите в оба, чтоб никто не застал нас врасплох.
К деревне они спустились по крутому склону. У шоссе лепилось десятка четыре усадеб, в домиках было тихо, в окнах не видно света, из труб не шел дым. Даже собака не тявкнула в темноте, когда Липинский и Карел подошли к деревне.
Справа стояло большое кирпичное строение с маленькими окошечками под крышей, к двери вели шесть ступенек, над входом виднелась большая вывеска. «Gasthaus zum Kronprinz»[98] — гласила крупная надпись, которую, можно было прочитать и в полутьме.
Липинский передвинул на поясе кобуру с пистолетом и взялся за ручку двери. Дверь открылась, и он вошел. Карел сунул пистолет в карман и последовал за ним.
Трактир был ярко освещен двумя керосиновыми лампами. Помещение было отделано полированными дубовыми панелями, на потолке висела тяжелая люстра из оленьих рогов.
— Хайль Гитлер! — сказал сухощавый человек за стойкой, а толстая женщина, сидевшая в дверях кухни, повторила:
— Хайль Гитлер.
Карел уселся у входа на тяжелый резной стул.
— Добрый вечер, — сказал Липинский, приложив руку к козырьку. — Пиво найдется?
Женщина и человек за стойкой с любопытством поглядели на Карела.
— Для своих людей у нас есть хорошее пиво, — сказала женщина резким каркающим голосом. — А вы оба немцы?
Липинский усмехнулся.
— А разве мы похожи на американцев?
Пожилой человек за стойкой откашлялся.
— Вы-то, герр фельдфебель, не похожи, но вот тот, другой…
И он указал трубкой на Карела.
— Рабочий батальон, — объяснил Липинский. — Мы стоим тут, поблизости, на холмах. Так получим мы пиво?
Трактирщик ополоснул кружку и звякнул ею о пивной кран.
— Вчера к нам заходили двое ваших унтер-офицеров. Есть еще какие-нибудь новости?
— Мы ничего не знаем, — признался Липинский. — Наше подразделение перебросили сюда только сегодня утром. Мы уже неделю не читали газет и не пили пива. Рассказывайте вы.
— Русские уже в предместьях Берлина, — начала женщина дрогнувшим голосом. — И в Лейпциге. Американцы заняли Нюрнберг.
Липинский взял кружку и жадно напился. Другую кружку он отнес Карелу.
— А Берлин уже пал? — спросил он, повернувшись спиной к стойке и с улыбкой переглянулся с Карелом.
— О господи, еще нет! — испугался трактирщик. — Но дело идет к этому. Мы и здесь их ждем с часу на час.
— Я думал, сюда придут американцы, — сказал Липинский, снова подходя к стойке. — А мы от них как раз и удираем.
Трактирщик сердито почмокал.
— Дурачье, — заметил он, — почему вы не сдались в плен? От русских вам не будет пощады.
Липинский удобно оперся локтями о стойку.
— Американцы или русские, не все ли равно? — сказал он. — Так и так — войне конец.
Супруги молчали, тупо уставясь на пивные краны.
— Да, к сожалению, война кончается, — произнесла наконец женщина. — Что-то с нами будет?
— А чего вы боитесь?
Трактирщик налил Липинскому еще кружку пива и с доверительным видом нагнулся к «фельдфебелю».
— Как ты думаешь, приятель, — тихо спросил он, — оставят нас русские тут? Не погонят в Германию? Этот трактир я держу уже больше сорока лет, он мне еще от отца достался… Отец его и построил. Вся деревня была немецкая, только несколько семей чешских, да и те удрали в тридцать восьмом году. Я никогда не знал ни слова по-чешски и сыновей тоже выучили только немецкому языку. Оба служили в СС, один убит в России, другой попал в плен. Против чехов я ничего не имею, торговля у меня всегда шла хорошо, и я помогал немецким патриотам. Сам Конрад Генлейн ночевал у меня, когда бежал из Карловых Вар. В чем меня могут обвинить?