Кто-то вспомнил, что оставил на столе недопитую бутылку.
— Там не меньше пол-литра, — жаловался пострадавший и хотел вернуться, но товарищи сердито удержали его.
— Пусть твое вино хлещет Гиль! — И они, не стесняясь в выражениях, принялись так честить немцев, распевавших сейчас «Хорста Весселя», что, будь с ними Куммер, ему нелегко было бы перевести все это на немецкий язык. Изобретателен человек, когда ему нужно выразить ненависть, горечь и жажду расплаты. Столь тонкие оттенки языка способен он использовать, что не найдется на свете переводчика, который мог бы их перевести.
Во мраке рванулся студеный ветер, и на землю пролился бледный свет луны. Быстро плыли рваные облака, небо то прояснялось, то темнело от туч, которые медленно расползались во все стороны.
— Как нас сплотили эти несколько минут! — сказал Гонзик, и ветер унес его слова. — Все, как один, встали и ушли. Им наперекор. Вот так бы всегда! Чтоб им не удавалось разобщить нас. Чтобы среди нас не было таких, кто не выдержал и изменил…
Небо над ними стало черным и нависло низко-низко, казалось, протяни руку и достанешь его.
— Найдись среди нас такой, он заслужил бы смерть, — раздался чей-то голос.
В пронизанной ветром тьме, среди резких, все нараставших порывов ветра, эти слова прозвучали как присяга.
Ветер перевернул темные клубы туч и швырнул их на утесы неба, разрядив тьму. Стремительная снежная крупа заструилась из бездонной глубины.
Пьяный Олин на плечах Мирека и Кованды бормотал что-то невнятное.
3
Рота работала на главной улице Саарбрюккена — «Адольф-Гитлер-штрассе».
«За это ее так и раздолбали», — заметил Кованда.
По обе стороны улицы тянулись высокие деревянные заборы, скрывавшие руины. Заборы были заклеены плакатами и анонсами местных кино: «Ich klage an», «Der zerbrochene Krug», «Jugend», «Die goldene Stadt», «Immensee»[21]. Рядом виднелись красные плакаты с черным шрифтом: «Plündern wird mit dem Tode bestraft!»[22]. Улица была широкая, залитая асфальтом, трамвайные рельсы прорезали ее посередине. От домов остались лишь груды развалин, кое-где торчали фантастические обломки стен, печные трубы и скрученные балки. Рота затерялась в этом лабиринте руин. Под присмотром солдат ребята разрывали развалины, открывали подвалы, выкачивали из них воду, сносили остатки стен, разбирали кирпичи, складывая их в штабеля, собирали обнаруженные вещи: одежду, шляпы, столовые приборы, книги, продырявленные картины, стулья.
— Найденные вещи, особенно ценности, незамедлительно сдавайте караульному солдату, — насмешливо процитировал Мирек приказ, который ежедневно повторяли роте.
— Караульный примет от вас означенные вещи, запакует их и отправит к себе домой, — подхватил Пепик. — Позавчера Станда возил для Гиля посылку на почту — ящик весом тридцать кило. Хотел бы я знать, чего Гиль туда напихал?
— Позавчера? — задумался Кованда. — Наверное, те приборы… ну, конечно! Мы там, напротив, откопали большущий шкаф со столовым серебром. Там был шикарный отель или что-то вроде. Гиль утащил ящики к себе в будку и все утро пересчитывал приборы. Этакие увесистые, серебряные, и на них надпись «Отель Дойчланд хауз». Видать, послал их своей любимой женушке. А я, — сокрушенно признался Кованда, — присвоил два полотенца из соседней кучи. Этакие мохнатые и по всей длине выткано «Саарбрюккен». По-моему, не такой уж это грех: мои полотенца давно износились, не писать же жене, чтоб прислала новые.
Ребята не отвечали, и Кованда заволновался:
— Выходит, я должен был отдать их Гилю? Так, что ли, по-вашему? Он и без того унес две дюжины, а Рорбах утащил новехонькое постельное белье, даже с бантиками.
— Не ори, — прервал его Карел и перестал обчищать молоточком кирпичи. — Никто тебе не завидует. Я вот тоже нашел отличный карманный ножи ношу его в кармане.
Рядом работала группа из восьми человек: Ладя Плугарж, Руда, Густа, Ирка, Богоуш, Фрицек, Вильда и Ферда Коцман. Лопатами и кирками они крушили уцелевшую стену разбомбленного дома, потом стали выворачивать ее железными ломами. Стена наклонилась, ребята изо всей силы навалились на нее, стена треснула и обрушилась в глубокую воронку, на дне которой, как зеркальце, сверкала замерзшая лужа. Вслед за стеной посыпались еще какие-то обломки, и стала видна полированная передняя стенка серванта. Ферда кинулся к нему, размахнулся киркой, взломал дверцу и, быстро нагнувшись, сунул руки в ящики; сервант был еще наполовину засыпан, и ящики трудно было выдвинуть.
Крепкий, приземистый Ферда до отъезда в Германию работал мясником. Он был шире в плечах, чем Мирек, и много сильнее. Сожители по комнате не любили его за крутой, властный нрав. С ним не стоило связываться и спорить, он любил подраться и в драке бывал безжалостен. Недавно он подрался с тремя немецкими солдатами в небольшом окраинном трактире из-за девушки. Солдаты пошли на него со штыками, но не могли справиться. Ферда выгнал всех из трактира, поломал стулья и высадил дверь. В роте у него не было друзей, и никто ему не симпатизировал. В казарме он проводил очень мало времени, вечно пропадал в городе, удирая туда ночью через забор, в штатском костюме, который прятал в тюфяке. Эман однажды рассказал Карелу, что за последние три недели Ферда отправил домой шесть больших посылок — с разных почт. Что в них было? Эман выразительно пожал плечами.