И вот в один осенний вечер старый еврей-трактирщик исчез, словно сквозь землю провалился, а Гиль, перепившийся до немоты, три дня потчевал всю деревню и на глазах у всех сжег над свечкой бумагу, в которой было записано, что трактирщик Вейнгард ссудил Августу Гилю, под залог поля и усадьбы, три тысячи марок серебром из пятнадцати процентов годовых.
На четвертый день Гиль отпер двери трактира и заказал вывеску «Трактир А. Гиля». В тот же день он отвез в город и положил в банк десять тысяч марок, а свое поле и домишко сдал в аренду соседу Гансу Шоберу.
Началась война. Август, одним из первых призванный в армию, участвовал в походе на Польшу. Он был ранен в плечо и грудь, потом служил в гарнизоне во Франции, а два месяца назад его назначили в чешскую трудовую роту. Жаловаться на судьбу не приходилось: судя по всему, новая должность была безопасной и удобной. О чехах у Гиля сложилось вполне определенное мнение, ведь он побывал в Польше и знал поляков, а чехи — это ведь что-то вроде них. У командира роты капитана Кизера есть на их счет ясные инструкции: чехи — это рабочая сила, которая помогает устранять военные разрушения. Поэтому надо говорить им о дружбе и на данном этапе относиться снисходительно. Говорилось даже, что чехи, мол, и немцы — народы одного культурного уровня, — такова была первоначальная установка высшего военного начальства, но в будущем о ней лучше помалкивать, а чехов рассматривать как нечто среднее между солдатами и заложниками. По крайней мере сейчас, пока не кончилась война, а там видно будет.
Гиль снова усмехнулся своим большим ртом и, взглянув на Мирека, мысленно произнес: «Mein Lieber, ’s kommt d’rauf an, wie lange der Krieg noch dauert»[1].
3
Равномерный стук колес стал медленнее: поезд сбавлял ход. Ефрейтор Гиль очнулся от раздумья, продрал глаза и фельдфебель Бент — он дернул лысой головой, щурясь, оглянулся по сторонам и надел фуражку. Гиль оттолкнулся от стены и побежал по проходу, громко топая каблуками.
— Also, los, los![2] — орал он, тыча кулаками в спящих людей. — Los!
Люди просыпались. Кованда потянулся так, что у него хрустнули кости, нагнулся, пошарил руками и легко, как куклу, поднял с пола спящего Пепика.
— Не ори! — сказал он по-чешски Гилю, который своей медвежьей лапой хлопнул его по плечу. — По утрам я ужас какой пугливый, гляди как бы не задурил, а то тебе не поздоровится.
Парни подтянули пояса и шарфы, нахлобучили на уши пилотки, подняли воротники шинелей и, когда поезд остановился, вышли на маленькой лотарингской станции и построились в три шеренги. Под командой Гиля они нестройным шагом двинулись по пахнувшим навозом улицам французской деревушки.
Проезжая часть улицы была вымощена булыжником и покрыта слоем мерзлой грязи. В деревне ни души, тишина мертвая, словно всех жителей кулаками и кнутом загнали в притихшие домики. Над деревней гордо высилась старинная готическая церковь с башней и часами, которые начали бить как раз в тот момент, когда команда маршировала мимо главного притвора.
По улице проходили колонны русских и сербских военнопленных, подъезжали автобусы и тракторы с прицепами, привозившие парней и девушек с Украины.
За деревней, на берегу канала, был выстроен деревянный лагерь: склады, конторы, кухни, теплушки. По проложенным тут же рельсам бегал паровичок с медной табличкой на трубе: «Чешско-моравские машиностроительные заводы».
— Доброе утро, малютка, — сказал этому паровичку Гонзик и хлопнул ладонью по его дверце. Из будки выглянул Марсель, косматый француз в берете и сильных очках.
— Salut, mes amis![3] — воскликнул он и выставил сжатую в кулак руку, растопырив на ней безымянный и указательный пальцы так, что получилось подобие буквы «V». — Victoire! — заговорщицки прошептал он. — Victoire![4]
— Сегодня он трезвый, как стеклышко, — сказал Гонзе Кованда. — А на той неделе с перепою наделал дел, сошла его машина с рельсов и завалилась набок. Три дня мы ее поднимали, десять человек возились, а Марсель знай веселился да честил немцев на все корки. Ему все сходит с рук. Знает, чертов француз, что кроме него на стройке нет ни одного путного машиниста.
Территория работ находилась в получасе ходьбы от лагеря. Команда промаршировала по берегу канала, который перерезал холмистую, всю в складках, местность, похожую на песчаный берег моря после отлива. Вода из канала была выпущена. Около бетономешалок возились украинские парни: они просеивали и подавали песок и цемент к мешалкам и крану, на будке которого стояла фабричная марка «Шкода Менк». Кран поднимал вагонетку, нес ее над каналом, как ястреб курицу, и опоражнивал около украинцев, стоявших с лопатами, а они разравнивали бетон по квадратным гнездам. Мощный кран двигался по дну канала, под его гусеницы подкладывали толстые доски, звеня цепями, он извергал синий дым, неутомимо подавал и опоражнивал вагонетки.