От двери на левой стене — старенький буфет, темный, к маминому сожалению, и потому с крахмальной вышитой дорожкой вдоль его полки. Затем — низкий шкафчик, на который сверху, на поднос, ставят чайник и кастрюли, когда обедают, а внутри его папа хранит свои тисочки, молотки и другие инструменты (которые достает теперь все реже и реже, а ведь он так любит мастерить!) Затем вдоль стены — пианино, тоже очень старенькое, плохо отполированное и поэтому укрытое двумя дорожками, вышитыми «ришелье» — и сверху, и по крышке. А что-то, действительно, не многовато ли у нас всяких салфеточек? Их надо так аккуратно стирать, крахмалить, гладить!.. Теперь мама доверяет это и мне, а раньше все сама. И как только она успевала? Каждую свободную минуту она берется за продолжение вышивки очередной салфеточки или чинит старые. Да и тетя Катя, и Верушка никогда не приходят к нам в гости без работы — всегда что-нибудь вышивают или вяжут. И бабушка вяжет бесконечно. У нее в Лигове любая занавеска, любое полотенце сияют белизной и крахмальными кружавчиками из белых ниток. Это, видать, наследственное. Мне вышивать нравится тоже, но когда я вырасту, то в моем доме будет все проще и не так ослепительно чисто.
Снова отвлеклась. Уже заканчиваю. Пианино примыкает к нашей «гостиной» — креслам вокруг круглого столика, о чем я уже говорила. А вокруг стола, что в центре комнаты, шесть стульев — тяжелых дубовых, с кожаными спинками. Возле кровати — ночной столик с настольной лампой, в нем лежат мои учебники и тетради. На стенах у нас: слева, над пианино, картина в красивой золоченой раме «Закат на море». Раньше эта картина очень нравилась мне, а теперь, после Эрмитажа, я понимаю, что это что-то вроде подражания Айвазовскому. Ближе к углу висит на стене чучело — голова лисы, моя любимая игрушка в детстве (ее снимали иногда и разрешали поиграть) — лохматая, рыжая, с хорошенькими стеклянными глазками и настоящими зубами.
А на правой стене, прямо над туалетом, папа повесил лет пять назад принесенный откуда-то с работы большой портрет (1 х 1,5 м) Ворошилова. В раме вишневого цвета, под стеклом… Так уж мама уговаривала его снять этот портрет, но папа ни в какую. Еще и сердится: «Чем он тебе помешал?». Я люблю Ворошилова и других героев Гражданской войны, но все же портрет дома, да еще такой большой… Но возразить папе нельзя. Так он у нас и висит.
Что еще сказать про наш дом? Да, чуть не забыла: основную парадность нашей комнате придают, конечно, полы — паркет, всегда натертый до янтарной желтизны. Поддерживать его всегда в таком состоянии — тоже немало времени требует. А перед праздниками мы с мамой проводим капитальную уборку, и тогда мыть полы — самая трудная работа: надо на коленях драить каждую паркетинку (непременно вдоль волокон дерева), затем покрывать мастикой, ждать, пока просохнет, и, наконец, щетками и суконками натирать его до блеска. Ходить по такому полу почти невозможно, и поэтому от двери, между столом и буфетом, к креслам ведет парусиновая дорожка (ох, как трудно ее стирать!), а пространство между креслами и кроватью покрыто стареньким ковром.
Вот сколько написала! Начала с того, почему Галка у нас бывать не любит, а получилось вроде подробной описи, как если бы это был музей, как квартира-музей Некрасова, где мы были недавно.
Кончаю, надо еще к политинформации подготовиться.
18 февраля 1940 г.
В газете:
«Соглашение, отвечающее интересам СССР и Германии» (это о хоздоговоре).
«Итоги 1939 сельхоз. года и задачи на 1940 г.» (доклад Н.С.Хрущева);
Отчетно-выборные собрания в первичных парторганизациях;
Трансляция оперы Вагнера «Валькирия» из Москвы для Германии.
Запишу совсем коротко, тороплюсь на занятия в Эрмитаж, а вечером еще надо сочинение написать. Очередная политинформация прошла у меня хорошо — о заключении хозяйственного договора с Германией и еще всякое, что было интересного в газетах за несколько дней — так лучше получается, чем из одной-единственной газеты читать. Меня заинтересовало, как ловко слепые сетки вяжут. А одна старушка (зрячая) говорит: «Мы все умеем сетки плести — дома подрабатываем. Если хочешь, и тебя научим». И научили меня самому простому рисунку. Пригодится.
На перемене прибегали мои пионеры — просили, чтобы я хоть на репетиции их кукольного театра приходила, а то Таня это дело не любит и не хочет продолжать. Не знаю, как быть: времени у меня явно нет. Договорились, что один из мальчишек (он теперь у них вроде режиссера) будет ко мне подходить после уроков и мы по пути домой с ним обсудим, что и как надо репетировать. А на генеральную репетицию я к ним приду.