В тот день она решила отложить свою смерть. До лучших времён. Спонтанные вещи – это здорово, но не тогда, когда дело касается самоубийства.
Её не пугала та бездна, в которую ей предстояло провалиться после передозировки, не пугала неизвестность или мысли о собственных похоронах. Всё это выглядело отчасти забавным, в то же время – лишённым смысла. К Эстер пришла идея получше, ровно в тот момент, когда она уже запихнула в себя около десяти таблеток; их, правда, пришлось выблевать, а затем – проспать около двадцати часов.
В стрельбе девушка делала значительные успехи. Один только минус – об этом всём узнал отец. И о её тренировках, и о приёме снотворного. Он был жутко зол: провёл профилактическую беседу на повышенных тонах, отобрал пистолет и «Этаминал», зачитал лекцию о вторжении в чужое личное пространство и даже попытался наказать, но вовремя вспомнил, что Эстер нечего терять и потому наказать её вряд ли удастся. Обычно подросткам запрещают гулять и встречаться с друзьями, лишают средств коммуникации, карманных денег – всего, что им было важно. Друзей она не имела, к интернету интереса не проявляла, карманные ни на что не тратила; отец банально не знал, что с ней делать. Единственное, что дорого – наполовину исписанный блокнот, но так как об этом никому не было известно, Эверт продолжала наслаждаться своей графоманией. Все разговоры на эту тему Эстер не воспринимала, пропуская мимо ушей. Было откровенно плевать, поэтому девушка, спокойная как удав, просто кивала и поддакивала, смотря на рассерженного отца. Со временем он успокоился. На это ей тоже оказалось плевать.
Уже ничего не могло ни расстроить, ни обрадовать; Эстер будто бы находилась под толщей ледяной воды, куда не доносятся звуки, где нет чувств и эмоций. Остался только холодный и ужасающе безразличный разум.
С момента последней издёвки к ней перестали придираться так активно. Клэр на время успокоилась, компания Женевы – тоже, и даже Остин со своими друзьями решил, что лучше оставить её в покое. Угомониться никак не могла одна только Сильвия, которая, проходя мимо, обязательно толкала, ставила подножку и бросала косые взгляды, иногда что-то говоря о ней Сноудон. Но некоторые вещи остаются неизменными, потому распускать сплетни и шептаться никто не перестал. Уже дважды (или трижды?) к Эстер подходили и спрашивали, правда ли то, что её положили в психушку на три недели. В ответ получали либо её руку, приклеившуюся ко лбу, либо колкую фразу с завуалированным оскорблением.
И всё-таки, сидеть здесь, занимаясь чем-то относительно полезным, гораздо лучше, чем запираться в четырёх стенах и убивать время любыми подручными методами.
Вся та злоба, которую она испытывала совсем недавно, как будто проникла под кожу. Приелась. Агрессия стала чем-то обыденным, как данность; Эстер не знала, что с этим делать. Да уже и не важно.
Это правда не имеет никакого значения, ведь все деньги с её счетов уже сняты, информация в социальных сетях зачищена, а комната в идеальном порядке.
Смириться с мыслью о неминуемом конце оказалось намного проще, чем ожидалось.
У неё не было конкретного плана действий. Эверт знала, чего хотела в конечном итоге, но не понимала, как достичь нужного эффекта. Готова ли она пойти на нечто по-настоящему чудовищное? Готова ли уничтожить то, над чем кропотливо трудилось множество людей? Готова ли стать монстром в глазах близких, отрицательным персонажем, примером, которому ни за что нельзя подражать?
Без разницы.
Покидая пределы школы, Эстер внимательно осматривала её коридоры, окна и шкафчики, пытаясь запомнить всё в деталях. Едва ли не к каждому углу было привязано какое-то воспоминание. Не всегда хорошее.
Из своего шкафчика девушка уже забрала все учебники и тетради, выбросила фантики из-под конфет и даже отклеила пару потемневших от времени стикеров с любимыми героями мультсериалов.
В ближайшие дни всё закончится.
Снег выпал около недели назад. Как тонкое белое покрывало, он лежал на оголевших ветвях, дорожных знаках, почтовых ящиках, на крышах домов и дорогах, красиво переливался в утренних лучах яркого солнца, когда лёгкий мороз покалывал лицо. Птицы больше не сидели на проводах.
Недавно ей исполнилось восемнадцать, буквально несколько дней назад, двадцать второго числа. Объективно этот день рождения нельзя назвать самым худшим, он, скорее, был нейтральным – Эстер провела его совершенно обычно, не отмечая и стараясь игнорировать поздравления от родственников, половина из которых и вспоминалась с трудом. Она заранее отказалась от любых подарков; единственное, о чём вышло попросить – не принимать таблетки хотя бы в честь такого торжественного праздника. Отныне Эверт перестаёт считаться ребёнком на законодательном уровне. Какая радость.
Эрик был заблокирован во всех социальных сетях. Время от времени в ней просыпалась способность здраво мыслить, и в один из таких проблесков света в кромешном мраке Эстер поняла, что им нельзя общаться. Так будет лучше для самого Кейна. Она прекрасно осознавала, что может причинить ему вред, если потеряет контроль над собой, и подвергать его риску хотелось меньше всего. Узнай он о причине неожиданного конца их общения, точно начал бы говорить, что хочет помочь и обязательно поможет, что они справятся и с этим, ведь лучшие друзья на то и лучшие. Но, в отличие от Эрика, она умела мириться абсолютно со всем, и то, что он никак не поможет, для неё ясно как день. Эстер зашла слишком далеко и давно отрезала путь назад. Вариант только один.
И снова разум помутняется, одна и та же история подобно заевшей пластинке.
«Я ненавижу его».
Почему?
«Не помню».
У совершеннолетия, естественно, были преимущества, но пользоваться ими девушка не собиралась. Разве что…
Эверт часто проходила мимо его дома. Каждый раз, оказываясь напротив окон принадлежавшей ему комнаты, она ощущала, как что-то внутри сжимается с болезненным хрустом. Снежные хлопья опускаются на ресницы и путаются в волосах, напоминая о человеке, которого ей, скорее всего, больше не увидеть. Эрик всегда восхищался этим, по его мнению, прекрасным явлением; ему почему-то казалось, что снежинки в волосах – это до чёртиков красиво, и… Как он говорил? Волшебно? Да, вроде так. Он говорил, что снег напоминает ему о волшебстве, запахе хвои, уродливых рождественских свитерах с оленями и горячем какао. Невзирая на атмосферу, зимой выходить на улицу Эрик всё равно не любил. Единственный раз, когда Эстер уговорила его сходить в город в конкретный сезон, был в прошлом году, на каникулах в январе. Он нехотя согласился, а она жутко обрадовалась. В итоге они всё равно никуда не пошли: началась ужасная метель, машины застревали в снегу, а температура воздуха и вовсе оставляла желать лучшего. Эстер расстроилась. Эрик, увидев это, построил домик из подушек и одеял, в основу своего архитектурного шедевра заложив два стула. Она засмеялась и назвала его дебилом. Он бросил в неё подушку и сказал заткнуться и залезать внутрь.
Обходя детскую площадку, на которой месяц назад они вдвоём катались на качелях, светловолосая резко остановилась. Теперь там, обкидывая друг друга разваливающимися в ладонях снежками, резвились счастливые дети, весело крича и бегая. Девушка, сжав лямку рюкзака, грустно улыбнулась.
Соблазн был слишком велик. Очень часто её будто прорывало, возникало сильнейшее желание написать ему или даже постучать в дверь и рассказать о том, как скучала и как сходила с ума без его возмущённых разговоров об очередной видеоигре, но она знала, какими последствиями это чревато. Это не стоит того. Это нужно перетерпеть.
Его безопасность превыше всего.
Девушка вздохнула, выпуская пар изо рта в морозный воздух. Снег падает на носки ботинок и Эстер разворачивается, чтобы пойти домой и снова запереться в комнате.
И вновь, как по щелчку выключателя, всё внезапно меняется: недавние мысли кажутся кошмарно глупыми, в голове поселяется тотальное безразличие и опять преследует чувство чрезмерной, пугающей свободы. Она ощущает, что способна на любое зверство. Она знает, что может сорваться в любой момент. Плохо, плохо, плохо.