Звон ключей и тихий топот кошачьих лап. Куртку девушка бросает прямо на пол, ей не хочется возиться.
Отец сказал, что будет поздно – на работе завал. Да, конечно, так будет лучше.
«Ты же знаешь, что не можешь избавиться от меня» – голос звенит в сознании чрезмерно чётко.
— У меня нет никакого желания разговаривать с тобой. Проваливай, – буркнула та, поднимаясь по ступеням.
«Зачем так грубо?»
Она толкает дверь.
Вся комната вычищена. Никакого мусора уже не было, и чашек из-под чая тоже нигде нет – ни под кроватью, ни на тумбочке рядом, ни тем более на столе. Книжные полки теперь без пыли. Эстер даже занавески постирала, оставалась только незаправленная постель.
Эверт швырнула рюкзак к шкафу, после плюхнувшись на стул и обхватив голову руками. Пальцами девушка перебирала пряди светлых волос, смотря в одну точку на полу.
Скука, с которой приходилось сталкиваться ежедневно, грызла сильнее, чем злость. Она постоянно боролась с желанием что-то сломать, разбить, запустить в стену – что угодно, лишь бы разбавить эту невыносимую серость, которая затмила собой все положительные стороны её жизни. Эстер стала забывать о том, что они вообще существуют.
«Не хочешь говорить со мной?».
Фраза звучит так чётко, что её передёргивает. Светловолосая резко разворачивается, потому что начинает казаться, что безоттеночный голос раздаётся где-то за спиной. Сердце забилось быстрее, а во рту пересохло. Оглянувшись, она, как и ожидалось, никого не увидела.
«Почему ты не хочешь?».
Пальцы сжались в кулак. Ногти впиваются в ладони.
«Я всегда буду с тобой. Всегда. Даже когда тебя бросят. А тебя бросят. Непременно. Очень скоро. Но я буду здесь. Ждать тебя. Мы всегда будем вместе».
— Нет, – трясущимся от злобы голосом говорит она.
«Да. От начала и до конца».
— Нет, – как в бреду вторит Эстер, – нет, нет, нет, нет, боже, нет…
«Ты не рада? В детстве ты любила меня. И мы играли в игры. Тебе нравилось со мной играть. Да? Ты меня слушалась».
— Нет, нет, нет…
«Ты с такой наивной радостью разрывала тех мух на части! Сколько тебе было? Три года?»
Серые глаза заслезились.
«А крыс? А крыс ты помнишь? Я просил хранить их отрезанные хвосты в шкатулке… И ты слушалась! Ты думала, что это шнурки! Каким прелестным ребёнком ты была!»
— Это не я, – ладони сильно жмут на пульсирующие от боли виски. — Это ты. Это всё ты.
«Я восторгался тобой… И тем, как ты пробила глаз бездомному коту, который тебя укусил тогда на площадке. Тебе было семь. Всего семь, а уже такие впечатляющие способности!»
— Это… – шепчет Эверт, закрывая глаза и сжимая волосы – был… ты…
«Папа думал, что у тебя был воображаемый друг. Но ты так не считала. Ты меня помнишь?»
— Убирайся, – сквозь сцепленные зубы шипит Эстер.
«Ты помнишь, как я умер?»
— ЗАТКНИСЬ!
Она подскакивает и хватает первое, что попадается под руку – пустую стеклянную вазу. Девушка бьёт ею об стену, что есть силы. С громким хрустом осколки отлетают на пол, прямо под ноги.
— ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ!
На ковёр слетают все книги, лежавшие на столе. Органайзер с ручками и карандашами, блокнот, телефон – всё падает к битому стеклу.
— Я НЕ ВИНОВАТА! Я НЕ ВИНОВАТА В ТОМ, ЧТО ТЫ ПОГИБ!
Она кричит истошно, так громко, как только позволяют её связки, заполняет всю тускло освещённую комнату звуком своего срывающегося голоса. Крик царапает и режет горло.
«Ты делала это ради меня. Я знаю. Я помню, как ты любила меня. Ты любила меня больше всех на свете, но почему не любишь сейчас? Что я сделал?»
— ЗАМОЛЧИ!
Эстер падает на колени и бьёт себя по голове, как будто надеется, что от этого голос стихнет. Каждое его слово – словно ножом по сердцу, и всякий раз, когда он заговаривал, она могла поклясться, что чувствует, как кровь льётся в лёгкие.
— ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ! – удары становятся сильнее и пальцы вырывают светлые волосы из головы. — ПРОВАЛИВАЙ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ!
Пелена слёз рассеивается. Щёки намокают.
— Я не хочу тебя слышать, – переходит на шёпот она, опускаясь на пол, – ты мёртв. Ты умер много лет назад. Ты мёртв, Айван.
По руке сползают струйки тёмно-красной крови. Боль щиплет в самом центре ладони.
Конечно, Эстер помнила. Она помнила его тёмно-зелёные детские глаза, своим жалостливым взглядом способные растопить лёд, помнила короткие жёсткие волосы оттенка жемчуга, высокий голос и яркую улыбку. Конечно, она помнила этого зеленоглазого дьявола во плоти.
Айван, её брат-близнец, родился на четыре минуты раньше неё, двадцать первого ноября в 11:58 после полудня, и, вспоминая об этом в самые тёмные и безрадостные моменты, Эстер казалось, что именно это подтолкнуло его к покровительству над ней. Айван и Эстер – одно целое. Всегда вместе и никогда врознь.
Любой знавший брата человек считал своим долгом назвать его ангелочком, умилиться и потискать добродушного малыша, угостить его конфетой и выразить своё восхищение родителям. Его всегда любили больше, и мальчика заставляло возмущаться то, что всё внимание доставалось исключительно ему. «А как же Эстер?» – спрашивал Айван каждый раз, когда его снова нахваливали. Все смеялись и таяли: какой прекрасный ребёнок, такой маленький, а уже заботится о сестре! Ну не чудо ли!
Но только она одна знала его по-настоящему – того жестокого садиста, воспоминания о котором до сих пор живут в её теле. Того, кто размазывал кузнечиков по асфальту просто для развлечения, отрывал бабочкам крылья и топил дворовых котят в их ванной, когда мамы не было дома. Эстер никогда не нравилось то, что он творил с беззащитными зверушками: девочка садилась на пол и горько плакала, когда лапы очередного птенца переставали дёргаться. «Почему ты плачешь?» – спрашивал сбитый с толку Айван. «Я не хочу, чтоб ты трогал их» – всхлипывала Эстер. «Я расскажу маме, что ты с ними делаешь». Айван, с грустными глазами, отвечал: «Тогда мне придётся убить тебя тоже».
Он был умён не по годам. В четыре мальчик выучил весь алфавит, в пять уже читал сказки, а в возрасте семи лет прочитал свой первый роман. Считал он так же хорошо. Ему сулили великое будущее.
Айван никогда не отпускал Эстер далеко, даже тогда, когда совершал свои маленькие преступления; он заставлял сестру смотреть. Постоянно. Каждый раз. Скоро она перестала плакать.
Мама тоже любила его больше, и Эстер это бесило. Мальчик с рождения был ближе к матери. Они даже погибли в один день.
Его обожали все: родственники, воспитатели, учителя, соседские дети и даже те животные, которых он убил. Его любили все, но Эстер знала, что он любил только её. Его любовь была почти осязаемой. Осязаемой и пугающе нездоровой.
Всем казалось забавным то, что пятилетний малыш, на вопросы о том, кого любит больше всех, отвечал: «Эстер». «А маму?» – спрашивали Айвана. «Эстер» – качал он головой. «А папу?» – спрашивают снова. «Эстер».
Они спали в одной кровати. Постель девочки всегда была пустой, ведь среди ночи он мог вытащить её оттуда и заставить лечь к нему. «Если мы будем спать раздельно, нам будут снится кошмары. Я не хочу, чтоб нам снились кошмары».
Эстер била его по лицу и телу, кричала и говорила, что ненавидит и не хочет жить в одной семье с ним, но он был непреклонен и в любом случае добивался своего. Она начинала бояться его, скрывая страх за злостью. Он терпел удары, не смея причинить вреда сестре.
«Я убью всех мальчиков, которые будут с тобой играть» – заявил Айван, когда они сидели в беседке одним летним вечером. Он учил её играть в шахматы. «Почему?» – спросила Эстер на полном серьёзе.
«Потому что только я могу с тобой играть».
«Но я не хочу, чтоб ты их убивал» – нахмурилась девочка.
«Тогда ты не будешь играть ни с кем, кроме меня. Ты можешь быть только со мной, понимаешь?».
Эстер не понимала.
Айвана убили, когда ему было восемь.