14
Примерно в то же время Норма Шютц укладывала свой чемодан. Две недели назад она подала заявление об уходе. Причина — желание сменить профессию. Что, кстати, соответствовало действительности. Когда старшая машинистка прошла мимо нее по машбюро, Норма передала ей заявление. Даже не стала прерывать работу, лишь бросила с вызовом:
— Еще две недели, а потом хоть трава не расти!
Огляделась в комнате машбюро. На подоконнике — цветы, их давно не поливали. Покрытые пылью копировальные машины. Натертый до блеска паркетный пол с невесть откуда взявшимися серыми асбестовыми кляксами. В углу — кофейник с электронагревателем. Ей пришло на ум, что, по правде говоря, в заявлении стоило бы написать: «…потому что мне пора выметаться отсюда. Полтора года — это и так слишком много, мне пора выметаться!» Потом, нажимая на клавиши, писала под монотонную диктовку! «Исходящий номер двадцать шесть дробь семьдесят три запятая комиссия горсовета по культуре и охране окружающей среды точка В соответствии с решением совета от…» Документ, каких много. Бросить все! Это чувство ей знакомо, и Норма понимает, что бороться с ним бессмысленно. И к чему? Ради чего? Ради предприятия? Они найдут новую машинистку. Мир не перевернется, если постановление за номером двадцать семь дробь тридцать семь пролежит неделю-другую ненапечатанным. Кто встрепенется: «А где это Норма? Куда подевалась?..» «А все-таки, — думала Норма, — все-таки не кисло было бы, если кто-нибудь стал бы возражать против моего ухода».
«Что, вы против, чтобы я пошла на крупнейшую стройку? Ну, знаете… То есть, как это меня не возьмут? Там берут всех, а не только такую рабочую косточку, как мой старший брат. Да нет же, ничего я против рабочих не имею и против моего брата тоже. Вы ведь с ним знакомы, правда? Встречались на каком-то активе. Господи, сколько лет назад это было? Я в голубой рубашке члена ССНМ вручала тогда букет фиалок одному большому начальнику и видела, как вы в перерыве беседовали с моим братом. Между прочим, вы ничего себе выглядели. Не таким толстяком были. Тогда вы вроде не работали еще начальником отдела кадров? Если я не ошибаюсь, вы были секретарем парткома на одном из заводов. Это вас что, повысили или понизили? Нет, вы правы, дискуссии тут ни к чему. Оставим. Кстати, если вы заявление не подпишете… А почему? Работала я всегда хорошо, быстро и четко, разве нет? Если, значит, не подпишете, уйду без всяких, можете даже увольнять по статье. Прямо сразу, если желаете!»
Он не пожелал. Ничего похожего на воображаемый разговор не произошло. Прочтя заявление, он спросил:
— Вы не смогли бы задержаться у нас, пока мы не подыщем вам замену, нет? Что же, пожалуйста, возражать против вашего ухода у нас нет оснований.
Сегодня утром она простояла несколько минут перед окном, уставившись на бесчисленные окна стоящих напротив новостроек, облицованных кафельной плиткой. Кто там живет за занавешенными тяжелыми дорогими шторами окнами, какие судьбы у них, оставалось лишь догадываться. У нее своя… Итак, открыть шкаф… Достать туфли… Шкаф закрыть. Глянуть на кухню. Газ выключен? Глянуть в ванную. Краны закрыты плотно? Открыть и закрыть за собой входную дверь. Дважды повернуть ключ в замке.
Услышать собственные гулкие шаги к лифту. Невнятно поздороваться с кем-то…
Все позади. Почти все. Подписаться еще под документом двадцать восемь дробь тридцать семь: «…с подлинным верно. Шютц». Позади и это. Взять со стула сумку, достать гребень.
Она стояла перед дверцей зеркального шкафа и причесывалась, стояла дольше обычного и разглядывала себя. Красивая каштановая грива. Лицо худое. Да, не очень-то свежее лицо смотрело на нее из зеркала. Уголки рта опущены. Тогда вот что: губы растянуть в улыбке, чтобы показались влажные зубы, еще немного, да, хорошо! Но обмануть можно кого угодно, только не себя. Улыбка углубила морщинку у рта, стекло отразило это, и на нем снова появилось прежнее отражение. Ей двадцать пять лет. Через пять лет — тридцать, придется каждую неделю бегать к косметичке. А может, и нет…
Устроить прощальное представление! И сразу же эта мысль сменилась другой: прощальное представление, да, но по-доброму, по-хорошему. Не в машбюро. Там она просто сказала: «До свидания», будто собиралась завтра опять выйти на работу. Села в трамвай и поехала в центр города, в цветочный магазин. Долго не отводила глаз от пышных хризантем, они вполне подошли бы для задуманного, но остановила свой выбор на букете нежно-фиолетовых альпийских фиалок — они очень понравились ей самой.
Доехала на трамвае до Лойхтенгрунда. Подумала о том, что скоро на деревьях появятся первые зеленые листья и, значит, не позже чем на пасху, откроется маленький киоск с мороженым.