Пристегнув поводок, я потащил его прочь, выкрикивая на ходу извинения всем толпящимся вокруг — водителю автобуса, ученикам, родителям, просто зевакам. «Это пастушья собака, овчарка, — пытался я объяснять. — Еще молодая, неопытная. Он думал, что работает — собирает скот в стадо — и принял автобус за большую толстую глупую овцу». Твердя все это, я старался улыбаться как можно более дружелюбно.
Удалялись мы с подчеркнуто небрежным видом, завернули за угол и остановились в небольшом сквере. Всю дорогу до сквера, я, вне себя от злости, грубо дергал поводок Девона… но вдруг мне стало его страшно жаль, — он опять выглядел таким несчастным и забитым. Я сел на скамью. Девон уселся рядом, тяжело дыша и, очевидно, чувствуя себя виноватым. Уши его снова повисли. Как будто его только что чуть не убили.
— Девон, — сказал я устало. — Что же ты, черт возьми, делаешь? Нельзя так себя вести. Нельзя облаивать автобусы. Нельзя от меня удирать.
Он взобрался на скамью, примостился у меня на коленях и потянулся лизнуть меня в лицо. Я обнял его, и хвост его завилял. Завилял, кажется, впервые с тех пор, как мы встретились.
Мне хотелось заверить его, что никогда его не брошу. Но нет — еще не пришло время, еще я не мог этого обещать. Давши слово, пришлось бы его сдержать, — эта собака поняла бы обещание.
Собаки, конечно, не осведомлены о значениях наших слов (хотя с Девоном я не был в этом вполне уверен), но они всегда знают — вы на их стороне или нет. Мне хотелось как-то дать Девону понять, что он мне небезразличен. Хотелось, чтобы он простил мне шлепок, которым я его недавно наградил. Хозяева собак не святые, и каждый может в трудную минуту потерять терпение, особенно если дело касается безопасности. Что до меня, то я вообще никогда не отличался особым терпением. Однако если вы все время кричите на собаку или бьете ее, то ничего хорошего таким путем не достигнете; она станет пугливой и нервной. Это не просто недостойно человека, это еще и неэффективно.
На протяжении ближайших месяцев мне предстояло многое узнать о себе самом, о своем умении терпеть и о собаках, в первую очередь о том, что я не так уж способен их дрессировать, как мне представлялось.
Как бы то ни было, я имел случай еще раз убедиться, насколько сильны и как бурно проявляются инстинкты Девона. Теперь от меня требовалось найти способ «достучаться» до него, который позволил бы нам обоим остаться в живых.
В ближайшие несколько дней, уезжая и оставляя Девона во дворе (когда он однажды остался один в доме, то вспрыгнул на стол и свалил на пол телефон), я всякий раз видел его в зеркало спокойно сидящим снаружи, перед запертыми воротами. Как это ему удавалось, я понять не мог.
Пытаясь обмануть Девона, я как-то оставил его во дворе, а сам сел в машину, объехал дом, вбежал внутрь через переднюю дверь и подбежал к окну, выходящему во двор, в надежде застать его на месте преступления. Мне хотелось увидеть, как он удирает со двора. Ничего из этого не вышло: я глядел на него из окна, а он сидел во дворе и смотрел на меня.
Тогда я вышел из дома, сел в машину, чуть-чуть отъехал и, крадучись, вернулся в дом.
В этот раз я увидел из окна, что Девон сует нос в каждую щель между штакетинами (а мой двор огорожен штакетником) и пробует, нет ли среди них такой, которая держится слабо. Найдя ее, он штакетины растолкал и протиснулся в образовавшуюся щель. После чего — вот это меня совершенно потрясло — повернулся и снова толкнул штакетину, водворяя ее на место. Затем он уселся на тротуаре и стал смотреть на мою машину. Оказывается, Девон умел заметать следы!
Я выбежал из задней двери, сердито крича. Вообще-то не очень разумное поведение. Если вы не застукали собаку на месте преступления, так сказать в самый момент его совершения, не стоит на нее обрушиваться, этим ее можно только запугать; она просто не поймет, из-за чего весь этот шум. Я думал, однако, что собака, достаточно сообразительная, чтобы раздвигать и снова сдвигать штакетины в заборе, способна понять, что я сержусь. Тем более, это вопрос жизни и смерти. А как объяснить Девону, что на городской улице с ее интенсивным движением собака не должна бегать на свободе, иначе она долго не проживет? Что такое поведение таит опасность и для многих других — для стариков, детей, для людей, боящихся собак, наконец для водителей автомобилей, — увидев бегущую через дорогу собаку, они могут резко нажать на тормоз и тем самым спровоцировать аварию? Что именно этот страх, больше чем все остальное, может побудить меня посадить его в самолет и отослать обратно в Техас?
Девон глядел на меня с вызовом, уже привычным для меня: «Всякий раз, как бросишь меня одного, так поплатишься за это».
Ему хотелось, чтобы его любили, однако стремление к независимости было в нем не менее сильным. Да, он казался забитым, но покорным — таким как нормальная собака — он вовсе не был.
История с его побегом заставила меня снова вспомнить о книге Дженет Ларсон. В ней цитируется составленное еще в 1600 году описание идеальной пастушьей собаки. «Она должна быть послушной со своими и свирепой с чужими, чтобы лаской ее нельзя было купить… Шерсть ее должна быть черной. Тогда овечьи воры станут бояться ее и днем, а ночью, сливаясь с мраком, она сумеет подкрасться к ним незамеченной». Так что для подобной собаки какой-то забор?
Все современные бордер-колли происходят, по утверждению Ларсон, от двух собак. Одна их них — чемпион по кличке Старина Хемп — прославилась в конце XIX века. Впервые Хемп стал победителем в соревновании пастушьих собак, когда ему был всего год, и титул чемпиона он сохранил до конца дней своих — рекорд, который не удалось побить ни одной другой собаке. Старина Хемп был суров с овцами и не слишком ласков с людьми. В нем очень ярко проявились черты древних бордер-колли: суровый нрав и ненависть к чужакам.
Другой прародитель современных бордер-колли, Старина Кеп, появившийся на свет в начале 1900-х в питомнике Джеймса Скотта, отличался более мягким характером. Возможно, благодаря ему несколько смягчился характер других представителей этой породы, если судить хотя бы по некоторым из них.
«В наше время, — пишет Ларсон, — среди бордер-колли нет ни одной собаки, в жилах которой не текла бы кровь этих двух знаменитостей».
Как бы отреагировал Старина Хемп, если бы некий средних лет субъект с совком в руке приказал ему оставаться во дворе? Всякий раз, когда Девон бунтовал, в памяти моей всплывали имена этих двух собак. Как бы поступил Старина Кеп? Если эти собаки предки Девона, может быть, в нем оживают отголоски их характеров?
А я тем временем укрепил все слабые штакетины в своем заборе. Девон нашел сперва одну такую, потом еще одну и наконец чуть ли не дюжину. Все их я прибил, пока лабрадоры во дворе дремали. Девон провожал взглядом каждый гвоздь, каждый взмах молотка.
«Фиг тебе! — сказал я, постукивая молотком. — Теперь тебе из этого двора не выбраться».
Девон поднимал голову всякий раз, когда я заговаривал с ним. Естественное поведение для бордер-колли, но мне почему-то всегда казалось, что он внимательно меня слушает. Да я и сам чувствовал, что именно беседую с собакой.
Укрепив забор, мы с Джулиусом и Стэнли отправились на прогулку. А когда вернулись, Девон поджидал нас на газоне перед домом. Позже я определил, что он научился открывать внутреннюю сетчатую калитку левой лапой.
Постепенно я начал осознавать, что между мной и Девоном назревает крупный личностный конфликт — столкновение его и моей воли, его и моей хитрости. Удручало, что лишь один из нас двоих понимал, какую неприятную и затяжную форму такой конфликт может приобрести. Перепробовав все штакетины, Девон начал рыть ходы под забором. Поразительно, как быстро он умудрялся вырыть огромную яму.