— А что? — скоморошничал Сева. — Чего вы так все? Естественное же дело — и на научной основе.
— Тебе на самом деле жениться пора, — неодобрительно качнув головой, ворчливо проговорил Кирилл Артемович. — Чтобы глупостей в голове поменьше было.
— А я скоро женюсь, — с той же озорной веселостью объявил Сева. — Мы вот в круиз вместе съездим, поближе познакомимся, тогда и…
— Ты это серьезно? — обеспокоенно спросила мать; слово «круиз» вызвало в ней давнее чувство обиды и обделенности. Мелькнула мысль: вот они, гены…
— А почему нет? — Сева уже уходить собрался, щелкнул замками «дипломата». — Возрастом вроде вышел.
— Кто же она? Хоть бы в дом пригласил, познакомил, так же не делается. — В голосе матери обида зазвенела, и она растерянно оглянулась на мужа, ища поддержки.
— Конечно, — отозвался тот.
— Ой, — с неудовольствием отмахнулся Сева, — никто не знает, как теперь делается. Но я приведу, приведу, не ворчите! — крикнул он уже из прихожей.
После его ухода разговор как-то не клеился. Кирилл Артемович взялся за газету, пошуршал страницами, нашел что-то любопытное и затих. Борис как сидел возле книжного шкафа, там и остался, только чуть повернулся, стал рассматривать корешки книг. На лице его снова засветилась детская добрая улыбка. Отодвинув стекло, он стал перебирать пальцами по книгам, и движения его были любовными, нежными. «В этом не изменился — любит книги», — радуясь за сына, отметила Наталья Сергеевна, но тут же огорчилась: в институт поступать не хочет, а разве в наше время без образования чего-нибудь достигнешь. Конечно, рабочий это почетно, и в газетах, и в докладах об этом говорят, она все понимает, но… ведь сын! Она его инженером, ученым, организатором производства видеть хочет. Он же способный, он многого может добиться, а вбил себе в голову: буду рабочим, мне своими руками делать хочется. Своими руками… Это в двадцать, в тридцать, ну в сорок лет еще куда ни шло, а потом? Ветеран труда с напильником в руках, с кувалдой. Ужасно! Будет локти кусать, да поздно. До самой пенсии в масле, в мазуте будут твои руки, в ссадинах и мозолях. А кругозор… Одни детективы и будет читать. Нет, надо как-то повлиять на него, убедить. Пусть хоть на заочное поступит, ему как демобилизованному воину преимущества…
— Вот послушайте, — вдруг оживившись, проговорил Кирилл Артемович. — Открыта новая звезда. Вот такое сравнение: «Если бы можно было совершить путешествие вдоль экватора этой звезды на реактивном самолете, то потребовалось бы 80 тысяч лет». Восемьдесят тысяч лет! А у Жюля Верна за сколько дней вокруг света объехал на спор какой-то там деятель?
— За восемьдесят дней, — подсказал Борис.
— Нет, вы только подумайте, — еще больше оживился Кирилл Артемович, — не дней, а лет восемьдесят тысяч! Чудовищная звезда. Расстояние от нее до Земли свет проходит за тысячу двести лет. Ну и ну! — Он отбросил газету и сияющими глазами посмотрел на жену и сына. — За что люблю науку — вот за такие минуты потрясений. Как представишь себе все это, — он широко повел руками и, сощурясь, посмотрел куда-то в неведомую даль, — сердце замирает. Какие мы песчинки в мироздании. Даже не мы — вся наша планета с материками, океанами, городами, человеческими страстями… Дурак я, — добавил он вдруг с явным сожалением, — мне бы в астрономию податься. Такой масштаб — в любой закоулок Вселенной можно заглянуть как к себе домой. А ведь была возможность. Это сейчас конкурсы в институты — по триста человек на место, а в мои годы, после войны, представляешь? — это он уже Борису рассказывал: — Уполномоченные ездили по городам, вербовали студентов. На любой факультет — хошь водопровод и канализация, хошь астрономия. Мне бы в астрономию податься, а я что попрактичней выбрал, думал: кусок хлеба всегда обеспечен будет. Вот и прогадал…
Наталья Сергеевна отвернулась, пряча лицо от сына, и стремительно вышла из комнаты. Кирилл Артемович удивленно посмотрел ей вслед и пожал плечами. А Борис притих и съежился.
Зал был полон. Гардероб не работал, и люди держали плащи и куртки на коленях или складывали на подоконники зашторенных окон. Однако неудобство это не испортило праздничного настроения. У Лены сияли глаза. Столько тут было всяких кинознаменитостей. И соседство Севы возбуждало.
За последнее время она словно помолодела, и все дни, когда была без Севы, думала о нем и радовалась, что он есть, что любит ее, что пришел и на ее улицу праздник. Она заметила, что в лаборатории женщины стали с любопытством поглядывать на нее и шептаться с таинственным видом, но внимания не обращала, пусть себе. Правда, иногда находил страх: ой, не надолго все это! Но такие мысли она гнала: хоть день, да мой, чего там загадывать…
Ведущий сегодняшнего просмотра стал рассказывать о предстоящем фильме, но они плохо слушали, смотрели украдкой по сторонам, насмотреться не могли и то и дело подталкивали друг друга: а вон… а вон…
— …Это прямо признают создатели ленты, — звучал в динамике усталый голос ведущего; два часа назад он прилетел с коробками кинопленки, в голове еще шумели реактивные двигатели. — Например, специалист по техническим трюкам Пол Стадер рассказывал: «Мы сажаем группу людей в лифт и поджигаем им волосы и одежду. Съемка ведется быстро и с короткого расстояния. Как только сцена отснята, актеров тут же заливают водой из брандспойтов. Если на секунду опоздать, то они погибнут». («Чуешь, чем пахнет», — прошептал Сева, предвкушая захватывающее зрелище). Сами понимаете, что все это обошлось в кругленькую сумму: актеры не позволят поджигать себя за обычный гонорар, да и декорации, специальные пожарные части — все требовало денег. Было истрачено пятнадцать миллионов долларов. Но только за первый месяц демонстрации фильма в Соединенных Штатах Америки доход составил двадцать миллионов. А всего лента принесла около двухсот миллионов долларов. Итак, смотрим «Ад в поднебесье» Ирвина Аллена и Джона Гайлермина.
Погас свет, застрекотал аппарат, и начался фильм. Они ожидали чего-то необычного, сногсшибательного, но на экране показывали огромный небоскреб, каких-то людей, собирающихся в нем на банкет. Да еще в черно-белом варианте. Скучновато было.
— Экспозиция затянута, — блеснул эрудицией Сева.
Он чувствовал себя неловко. С таким трудом через знакомого киношника раздобыл пригласительный билет, а смотреть приходиться черт знает что.
Но тут началось… На восемьдесят первом этаже небоскреба, в складе с краской вспыхнул пожар. Пламя забушевало, выплеснулось на простор — и пошло гулять по этажам, по шикарным номерам отеля, по люксам, отрезая тех, кто на самом верху праздновал окончание строительства этого грандиозного здания. Люди сгорали заживо, и паника нарастала, и любовь была среди этого ада — снято все было здорово, не на ветер выбросили те пятнадцать миллионов.
Когда первый фильм окончился и дали свет, перед глазами все еще бушевало пламя и лица мелькали, искаженные ужасом.
Они не стали выходить на перерыв, остались сидеть, шептались и оглядывались по сторонам.
— Умеют же снимать, — близко наклонясь к Лене, говорил Сева. — Мы только жалкие крохи видим, и то вот так, на закрытом просмотре, а у них там и привидения, и монстры, и секс — всё. Вот поедем в круиз, может, что и удастся увидеть.
— Не загадывай, — суеверно шепнула она и палец приложила к его губам.
Ему приятно было чувствовать запах ее духов, близко видеть сияющие глаза, слышать доверительный, шепот. Она поглядывала на него со значением, обещанием полны были ее взгляды, и у него дух захватывало от всего. Ну женщина! Волшебная сказка! Он обязательно напишет о ней стихи, и это будет самое лучшее его произведение.
Звонок прозвенел, зрители уселись, лектор начал свой рассказ. Они опять слушали кое-как, неинтересно было — про буржуазную массовую культуру, про спонтанный характер анархических «экстазов», про размытость нравственных идеалов, антигуманность, конформизм предлагаемого образчика современного кича. Но фильм захватил их: на ярком цветном экране пылали страсти, гремели выстрелы, кровь лилась до жути натурально и женщины со знанием дела демонстрировали свои обнаженные тела. А когда героиня, будто бы протестуя против современной морали, среди бела дня на площади перед зданием парламента отдалась своему спутнику, Сева даже ахнул и больно сжал руку Лены.