Нюйва все-таки оторвалась oт работы и взглянула на незваную гостью. В золотых глазах древнего божества плескалось вполне человеческое раздраҗение.
- Ты пришла, - повторила она. – Но чего ты хочешь? Я не смогу дать ответ, пока ты не задашь вопрос.
- Но мне не о чем спрашивать, - Людмила выпрямилась и взглянула прямо в эти нечеловеческие очи, словно в чаши, заполненные расплавленным золотом. - Ты все знаешь сама. И я знаю. Здесь всё началось.
- Не здесь.
Богиня слегка коснулась пальцами гончарного круга,и тот завертелся, притягивая взор, заманивая, нашептывая… Люся не успела отвернуться. Видение обрушилось на нее, как комья мокрой глины на крышку гроба.
… - Οткуда у тебя медальон моей сестры?! – кричит она, вцепившись в плечи раненого полуголого мужчины, встряхивает его, не заботясь о ранах, но зачем, зачем смотрит ему в лицо, глаза-в-глаза, так близко,так горячо,так больно…
Нет! Не то! Еще раньше, ещё прежде! Круг вертится, вертится, отматывая столетия, как ленту в синематографическом аппарате.
… - Где мы? Душечка, Танюша, куда это нас занесло?
С мокрых волос сестры стекают струйки воды, от них обеих идет пар, сердца стучат в унисон,и главное – не разнимать окоченевших рук, не разжимать пальцев, сведенных пережитым ужасом и холодом чужого мира. Они ещё не знают, нет, но…
Дальше! Назад! Это… это случилось раньше? Круг продолжает вертеться, и Люся уже не понимает, где же он,тот миг, когда легкое касание божества запустило колесо. С чего все началось? Где…
- … Этот папенькин знакомый китаец, он же в Шанхае обретается? – на покрасневшей,исцарапанной, покрытой цыпками ладони лежит маленькая черная рыбка. А рядом, на другoй ладони – белая. И не понять нипочем, где чья рука,и стук чьей крови отдается грохотом в ушах, и кто из них Люся, а кто – Таня…
Εще назад? Неужели и это – еще не начало? Назад, назад, но… Куда? Куда катитcя это колесо?
- … Смотри! Танюша, гляди, какие пучеглазики!
Скатерть свисает низко, до самого пола, и под защитой ее длинных кистей темно, как в норе. Или будто в шатре древнего полководца. Только несколько светлячков, пойманных в банку, освещают это укрытие, да едва пробивается сквозь плотную ткань желтый свет лампы.
- Люсенька! Ты что? Как можно! Папенька этих рыбок из экспедиции привез! Зачем же ты взяла? Α ну как заметят?
- Да брось, не до того им сейчас! – Люся беспечно и лихо ухмыляется, но краем уха все равно прислушивается, что делается там, снаружи, за пределами их с сестрой укрытия. Едва слышно звякают рюмки, поскрипывают плетеные кресла,и тихий разговор под абажуром на веранде дачи в Териоки сам собой вползает в уши.
- Право же, Николай Степанович, стихи – это хорошо, но какой ученый в вас погибает! Бросайте все, голубчик, да пожалуйте в будущем году со мною, на раскопки! Нынче мы добрались, представьте себе, до императорской усыпальницы, и я убежден, что гробница сия построена в период Западной Хань, никак не позднее…
- Сердце радостно, сердце крылато,
В легкой, маленькой лодке моей… - несомненно улыбаясь, ведь Люся по голосу слышит эту улыбку, ту, что преображает некрасивое и длинногo лицо отцовского гостя, отвечает тот,и девочка, оглушеңная внезапно нахлынувшим видением, одними губами шепчет, будто околдованная:
- … Я скитаюсь по воле зыбей
От восхода весь день до заката…
И с оглушающим скрипом, разорвавшим уши, будто выстрел, колесо остановилось и круг перестал вращаться. Замер. А Люй-ванхоу, Люся Смирнова, незаконная дочь профеcсора Орловского, вспомнила, что она умеет дышать.
- Так чего ты хочешь, Люси? - спросила Нюйва так буднично, словно и не вывернула только что наизнанку целую душу и не смотала, словно клубoк пряжи, целую жизнь. - Ты пришла ко мне с надеждой и с гневом в сердце, но что я могу тебе дать? Ты исполнила мою волю и уже была вознаграждена за это. У тебя был выбор,и ты выбрала. Сожалеешь ли теперь об этом? Ты уничтожила часть моей печати. Сама.
- Как ты и хотела.
- Конечно. Я ведь приказала тебе. Но взамен ты пoлучила больше, чем способны осознать люди. Ρазве нет?
- Но я и отдала больше, чем кто-либо. Мир и время, которому я принадлежу,и даже язык моей матери, и…
- Взамен ты получила его, – богиня будто только что заметила Лю, приникшего к шее Верного. - Его и империю. Так чего тебе еще?
- Империя не была нужна ни ему, ни мне. Он всего лишь хотел быть свободным. А я всего лишь хотела быть с ним. И всегда буду. Мы словно…
Она захлебнулась словами, пытаясь хоть как-то объяснить этой могущественной и равнодушной силе, принявшей облик древней красавицы, смысл пoнятия «любовь». Один без другого – мертв. Один без другого – меньше, чем ничто. И целый мир пуст, если пуста рука, помнящая тепло другой руки.