Люся щелчқом согнала с наплечника какое-то одуревшее от такого количества еды назойливое насекомое, похожее на летучего муравья, и вздохнула. У доспехов было одно неоспоримое достоинство – их не прокусывала эта летающая нечисть.
По узкому, опасно скрипящему висячему мостику и в одиночку-то идти страшно, а солдаты Лю переходили по двое в ряд, медленно, цепляясь за предусмотрительно натянутые дополнительные веревки. Телеги, трофеи, обозы – все осталось в Гуаньчжуне, все было брошено у подножия циньлинских гор. Лю не смог отказаться только от лошадей. Коней переводили по одному, ещё прошлым вечером, чтобы, по крайней мере, авангард, конница, оказалась на той стороне ущелья и могла прикрыть в случае нужды растянувшуюся пехоту.
Людмила поежилась, вспомнив вчерашний переход. Лю пересекал мост пять раз: сперва перевел Верного, потом – заупрямившуюся Матильду, которой пришлось обмотать голову плащом, и лишь потом вернулся за Люсей. Лично обвязал свою лису веревкой, проверил все узлы, а потом провел ее быстро и уверенно, за руку, словно ребенка. Не то чтобы Люся так уж рвалась проделать этот путь самостоятельно, но все-таки немного пофыркала, попеняв Хань-вану на излишнюю заботу. Дескать, вокруг меня, кроме свиты, ещё с десяток бездельников топчутся, зачем самому-то лишний раз рисковать? Или решил, что раз небесная дева больше не дева, так и летать разучилась?
Лю шутку не поддержал, глянув так, что Люся натурально прикусила язык. И лишь переведя ее через пропасть, Хань-ван изволил отомкнуть уста:
- Не шути так. Кому-нибудь может придти в голову дурное. С нами теперь, - он оглянулся на нескончаемую людскую череду, тянущуюся по горной тропе к переправе, – слишком много новых людей. Случайных людей. И неслучайных, быть может.
- С каких пор ты перестал доверять тем, кто идет за тобой? - опешила Людмила. Из уст Лю Дзы этакие параноидальные речи ей довелoсь слышать впервые.
Он ухмыльнулся и тряхнул головой, привычно отбрасывая со лба неизменную челку. Несмотря на титул вана, Лю все ещё любым царственным гуаням предпочитал старую красную повязку.
- Я доверяю. Свою жизнь я им доверяю. Но не твою.
И так он это сказал, что языкастой Люй-хоу сразу расхотелось спорить со своим Хань-ваном.
Εй вообще чем дальше, тем меньше хотелось с ним спорить, а хотелось совсем-совсем другого. Например, вот как сейчас: сидеть на камушке, грызть полоску вяленого мяса и просто смотреть, как ловко он руководит переправой, заставляя людской поток течь именно так, как ему надобно. Какой мистической силой наградили китайские боги этoго мятежника Лю, если люди, самые разные люди – простолюдины и воины, торговцы и чиновники, зашуганные и заморенные крестьяне и гордые қнязья – рано или поздно, но все равно делали то, что ему хочется, причем добровольно и без ропота? Даже она сама, уж на что своенравная и отчаянная, а все равно подчиняется – и с радостью! И так естественно у него выходит, так ладно, и сам он – в поношенном ханьфу, в потертых доспехах, ничуть сейчас не похожий на предводителя и повелителя – а до чего же ладный!
Люся даже головой потрясла и пофыркала сама над собой. Вот же напасть! Что же такое делает этот Лю, если она с каждым днем влюбляется в него все больше, хотя, казалось бы – куда больше-то? Тут небесной лисе некстати вспомнилось, что именно и как он делает, и как они ночи проводят – того и гляди, шатер обвалится…
- Чертяка ты доисторический, – пробормотала она тихонько. - А спать-то мне когда?
Спать ей действительно приходилось урывками. Днем в седле да на горной тропе и не подремлешь, а ночами… Вроде бы новонареченный Хань-ван должен был уставать, как последняя китайская собака, так что же он такой неутомимый-то? Словно решил наверстать целый год вынужденного целомудрия. Теперь Люсе и самой не верилось, что они – о, Господи! – больше года провели бок о бок, спали чуть не в обнимку и ни разу не согрешили. Выдержка у этого Лю Дзы просто железобетонная! Ему ведь стоило всего лишь разок проявить настойчивость – и искала бы Люся свою добродетель вместе с целомудрием по придорожным кустам. И, как теперь ясно, ничуть бы не сожалела.