— Сегодня в классе никаких ЧП не было…
— А вчера? — перебил я.
Сашка не отвечал. Он закрыл «журнал дежурного» и бросил его на стол, нервно потрогал спадавшую на лоб белесую челку, поиграл, дергая вниз и вверх замочком «молнии» на куртке.
— Кто это сделал? Как могло случиться, что никто не схватил за руку срывщика урока? Почему вы не подумали о последствиях, о том, что позорится имя нашего класса? Не вспомнили обо мне? Я ведь вам не раз говорил, настоящая дисциплина — это дисциплина «по секрету». Когда мы ехали на рентгеноскопию, все уступали место старшим. Но делаете ли вы тоже самое поодиночке, «по секрету», про себя и для себя? Я в этом не уверен. Вчерашний случай доказал, что вы дисциплинированы только при мне, как стадо при пастухе. Грош цена такой бараньей дисциплине. Я хочу быть уверенным в том, что если я сегодня провалюсь сквозь землю, то ничего от этого не изменится и завтра класс будет жить так, как мы мечтаем, по тем законам, которые мы создаем…
Давно уже на наших собраниях я не слышал такой дружной тишины, не видел столько хмурых лбов и прячущихся глаз.
— Именем закона «Не врать!» я еще раз спрашиваю: кто надумал сорвать урок?
— Ну, я!
— Сам староста? Зачем?
Сашка оборачивается ко мне и срывающимся голосом кричит:
— А что я ей такого сделал, что она меня ненавидит? Что? Вы сами говорили про вежливость и вообще по этикету надо уступать дорогу старшим. Так? Ну вот, как раз перед тем днем я смотрю: Тина Савельевна идет. Еще двери ей открыл и говорю: «Пожалуйста». А она говорит: «Учитель последний входит в класс, а ты опоздал — иди к директору за разрешением». И вместо спасибо так дверью хлопнула — чуть нос не отбила. Пусть все скажут, если не правда…
Слезы обиды, самые скорые в мире слезы, подступают к Сашкиным глазам. Еще минута — и этот крепкий парень не совладает с ними.
— Садись, Кобзарь, на место.
Сашка бросился к своей парте и, едва коснувшись сиденья, уткнулся головой в кольцом сложенные руки.
Я не знал, что говорить, и обратился к ребятам:
— У кого какое мнение?
Мнение! Его нетрудно высказать в адрес Васнева или Уткиной, но когда речь идет о первом силаче класса…
— Что же вы молчите? Или мне снова обратиться к алфавиту?
Алфавит — это, конечно, крик отчаяния. Но что делать! Всему на свете надо учиться. А наука говорить правду в глаза пока еще не самая легкая. Вот и приходится по алфавиту вызывать гражданские чувства. Ребят, я убедился, тоже устраивает такой порядок. Как-никак не сам назвался — вызвали. А раз встал — врать не будешь. И обижаться не на кого: говорили все тридцать восемь.
Пройдет время, и мы будем с улыбкой вспоминать об алфавите, а пока что…
— Бабушкина!
Это удача, что Оля открывает список класса. Она совсем не умеет врать и хитрить. Оля встала, аккуратно одернула платье с белоснежным воротничком и сатиновыми нарукавниками, закинула за спину густую вьющуюся косу и убежденно, словно отвечая урок, сказала:
— Тина Савельевна очень строгая. Особенно к Саше Кобзарю. Но и он тоже виноват. Лучше бы он обо всем рассказал нам. Я ему тогда говорила. А он не послушался. И другие мальчики начали кричать: «Отомстим! Отомстим!» Вот и получилось ЧП.
Ясно. Пойдем дальше.
— Вертела!
Иногда и Юрку покидает торопливость. Он долго рассматривает что-то за моей спиной и, словно найдя искомое, нехотя сообщает:
— Я воздержался.
— Такого у нас еще не было. Как это?
— Ну, как говорят, я в кино видел: «Кто «за»? Кто «против»?» А потом: «Кто воздержался?» Вот я — воздержался.
— Выходит: «Моя хата с краю, ничего не знаю»? Что ж, сиди и дрожи в своей норе… Воронов, твоя очередь!
Но не такой Юрка парень, чтобы где-то отсиживаться, когда другие идут вперед. Вырвавшись из своей «хатки», он бегом догоняет нас.
— Подождите! Я скажу!.. Только вы сами, Григорий Иванович, скажете «садись». Потому что я хочу сказать за Тину Савельевну.
— Она сама за себя скажет. Ты, наверно, хочешь сказать о Тине Савельевне?
— Ну, пускай будет «о». Только я про нее хочу правду сказать и про Кобзаря тоще. Не один он виноват. Я тоже доску натирал и ручки прятал. А почему?
Как опытный оратор. Юрка чутко прислушивается к аудитории. Уловив одобрение, он прибавляет громкость:
— Вот Бабушкина говорила, что Тина Савельевна строгая. А другие учителя не строгие? Виктория Яковлевна не строгая? Да? Как скажет что-нибудь, все смеются, другой раз не захочешь умничать. А у Тины Савельевны чуть что — сразу двойка! Сразу из класса или «Давай дневник!». Если бы она была справедливая, никто б ей не натирал доску. А то как она к нам, так и мы к ней. Что? Неправда?