— Один монах или поп что-то толок в ступе. А оттуда как ба-бах-нет! Оказалось, это порох.
Мы пообедали и приготовились к завтрашним урокам. Вечером Митя как-то вдруг засобирался домой. Я успокоил его, сказав, что виделся с матерью и она разрешила ему переночевать у нас. Митя снова принялся за книжки. Я подсел к нему, и мы поговорили, как мужчина с мужчиной.
— Конечно, я понимаю, что неправильно сделал, — грустно сознавался Митя. — У нас раньше в классе тоже была романтика. Я сам даже у Лариски просил портфель понести, когда в первом классе были. И у мамы — романтика. Только зачем она водку пьет? Как напьется, противно смотреть. И он тоже — лысый…
Я уложил Митю на диване. Он долго ворочался, вздыхал, потом умолк.
Утром, отлежав бока от жесткой постели на полу, я встал раньше привычного. Пока Митю с трудом поднимал будильник, мама приготовила завтрак.
Но, видно, раньше нас всех в то утро проснулась Митина мама.
Елена Марковна поджидала нас на углу, возле школы. Митя заметил ее первый и побежал навстречу. Она обняла сына, потом оглядела с ног до головы — чистенького и наглаженного — и снова привлекла к себе.
Я велел Мите отнести мой портфель в учительскую. Елена Марковна долгим взглядом проводила сына, потом повернулась ко мне:
— Спасибо вам за заботу. Но я прошу вас учесть, Григорий Иванович, что Митя не сирота… У него есть мать.
Она резко повернулась и ушла, часто выстукивая каблучками. Еще чаще ее каблуков заколотилось у меня сердце. Да неужто помогло?! Не штука, когда сын родится. Вот когда рождается мать — это да!
В мире наивных вопросов
Нашу школу проектировал архитектор, видимо крепко обиженный в свои школьные годы. В отместку он подсунул негодный проект, в котором не предусмотрел даже актового зала. Осваивая новостройку, пришлось ломать стену между двумя классами и возводить некоторое подобие сцены. В этом крохотном зале могла вместиться лишь пятая часть всех ребят. Поэтому праздники мы проводили в пять потоков (пять потов! — как острили труженики самодеятельности).
На последнем из новогодних вечеров ко мне подсел десятиклассник Пашка Наумов, аккордеонист, неизменный участник всех самодеятельных концертов.
— Ой, не могу больше! — сказал Пашка, стирая со лба пот. — Наконец-то я понял товарища Онегина. Есть, пить да веселиться, как я эти дни, всю жизнь — разве выдержит нормальный человек?! Конечно, лучше на дуэли застрелиться!
Эти Пашкины слова запали мне в память и приходят на ум каждый раз, когда я встречаю современного подрастающего дуэлянта в сдвинутой на брови кепчонке и с сигаретой, прилипшей к губе.
Недавно на весь город прогремела соседняя школа. Группа ее питомцев после занятий в секции бокса отправлялась в темные улицы города на дуэль с одинокими прохожими.
Недобрые молодцы получили от двух до пяти лет отсидки для размышлений. Я же сидел в зале суда и размышлял над тем, какая это трудная штука — легкая жизнь. В чем же ее трудность? В отсутствии труда, конечно. Труд превратил обезьяну в человека, но безделье, к сожалению, не имеет обратной силы и не превращает человека только в обезьяну. Оно делает из него бабочку, удава или таких вот шакалов, способных окружить одинокую женщину, возвращающуюся из ночной смены, чтобы содрать с нее часы или пуховый платок.
Правда, нас, учителей, никто не трогает: ибо все современные «родимые пятна» — наши бывшие ученики! И если мы задумываемся над природой этих пятен, то делаем это из чувства любви к ближнему и профессиональной потребности.
Технологическая схема процесса, обратного очеловеченью, довольно проста: обыкновенный ученик — отстающий — скучающий — сам себя занимающий — проблема. Самое опасное звено в этой цепи — ученик отстающий. Если сегодня двойка, завтра двойка, то послезавтра уже непонятно, что говорят и делают вокруг. Исчезает дело, труд. Вакуум заполняет скука, утроенная нудными проработками. Жизнь отравлена. От нее хочется бежать на край света. Но такое далекое путешествие ни к чему. Всегда найдется подворотня (а часто и укромный уголок в самом школьном дворе), где веселые людишки встретят разочарованную душу с должным пониманием, охотно авансируют первую папиросу и стопку вина. Потом — оплата аванса. Потом — расплата за все.
Есть тут над чем поразмыслить свидетелям обвинения.
Директора школы могут поднять ночью, как по тревоге, если найдут в его микрорайоне хоть одну живую душу, не охваченную всеобучем. Но тот же директор может спать спокойно, если процент успеваемости перевалил за восемьдесят, что на обыкновенном языке обозначает: не успевает каждый десятый. В школе целая рота, из которой рекрутируется черный орден носителей родимых пятен. А по всем школам страны имя им — легион!