— Простите, но они переросли мою личность и должны принадлежать истории.
С первых же строк слушатели взяли под обстрел уткинские комментарии. Сначала послышались одиночные разрывы междометий, потом засвистела шрапнель негодования, а к концу чтения аудитория пальнула в Уткина залпом главного калибра.
— Безобразие! Слушать стыдно!
— Мало ему перед нами куражиться, на школу перешел!
— Жену довел, теперь за учителей взялся.
Председатель фабкома (наша старая знакомая, завагитпунктом Антонина Тимофеевна) постучала по столу:
— Тише, товарищи! Успокойтесь. Поговорить тут есть о чем. Только давайте по порядку высказываться.
— Нечего тут высказываться! — послышался от дверей повелительный бас Уткина. — Не имеете права обсуждать личную переписку. А с вами, молодой человек, — Уткин выбросил вперед руку с нацеленным на меня пальцем, — я буду говорить где следует. И вы ответите за разглашение тайны переписки, что категорически запрещено Конституцией.
Погрозив пальчиком, Уткин повернулся и поспешно вышел.
— Товарищ Уткин! — крикнула Антонина Тимофеевна. — Вернитесь! Надо уважать собрание!
— Как же, уважит он тебе!
— Не сошелся у него нынче дебет с кредитом!
Тут раздался звонок, означавший конец перерыва, и Антонина Тимофеевна, пожав мне руку, поблагодарила за беседу.
Но я увязался за Антониной Тимофеевной и попросил ее показать фабрику.
Из просторного швейного цеха мы попали в узкое и длинное помещение, заставленное стеллажами. На них я увидел груды родного снаряжения — ученические портфели. Тотчас же по ассоциации заработала подспудная мысль о девочках. Не устроить ли их сюда? Ведь это должно быть интересно — работать для своего же школьного народа. Однако, пробыв несколько минут в цехе, я вынужден был отказаться от этой заманчивой идеи. Густой воздух, настоянный на прочных запахах кожи и клея, был не по юным девчоночьим легким.
Потом мы вошли в совсем иной мир. Назывался он прозаично: шляпный цех, а выглядел, как лужайка, усеянная полевыми цветами.
— Гордость нашей фабрики! — ласково проговорила Антонина Тимофеевна. — Высоко марку держат девчата. И заведующая у них из самого Парижа.
— Училась там?
— Француженка настоящая. Мадам Люси. А по-нашему — Людмила Ивановна. Муж у нее репатриированный. Недавно приехали.
Людмила Ивановна, стройная брюнетка трудно угадываемого возраста, орудовала большими ножницами за раскроечным столом. Приветливо кивнув нам при входе, она продолжала свое дело, мельком поглядывая на нас, словно решая: подойти или мы и так уйдем.
Меня вдруг обуяло желание заговорить с ней по-французски. Столько лет я учил язык, а на живом французе ни разу не испытал свои познания. Я шагнул в сторону Людмилы Ивановны и, как с вышки в воду прыгнул, заговорил по-французски:
— Бонжур, мадам!
— Бонжур, мсье. Аншанте де ву зантандр парле Франсе.
Пока я трудился над ответной фразой, принимая под взглядами мастериц цвет малиновой шляпы, на помощь подоспела Антонина Тимофеевна.
— Да вы, я гляжу, старые знакомые, — засмеялась она. — Ну, беседуйте на здоровье, а я пойду.
Я извинился перед Людмилой Ивановной за то, что отрывал ее от работы. Похвалил со вкусом сделанные шляпы. О, сказала Людмила Ивановна, она знает свою профессию с четырнадцати лет и любит ее. Изготовленных ею шляп, наверное, хватило бы, чтобы надеть их на километровые столбы от Москвы до Парижа. Скучает ли она по Парижу? О да! Конечно! Но и здесь ей не плохо. Сын кончил институт, женился, и скоро она будет бабушка (никогда не подумал бы, что ей под пятьдесят!). Муж преподает в автошколе. Им дали хорошую квартиру. В одном подъезде с ними живет генерал. Ничего удивительного? Может быть. Но раньше она видела генералов только издали.
Ей всегда платили за труд только деньгами. Здесь платят еще и уважением. Хочется, конечно, не остаться в долгу. Это очень плохо, когда на разных женщинах одинаковые шляпы. Ведь шляпа — это часть женщины!
Чем больше я слушал Людмилу Ивановну, тем тверже укреплялся в своем решении: здесь рабочее место моих девочек. Я рассказал о них Людмиле Ивановне, не утаив, какие они смышленые и послушные.
Людмила Ивановна в принципе соглашалась со мной. Но как устроиться практически? Цех невелик и попросту не вместит всех девочек. А если в три очереди? Хлопотно? Но ведь всего один день в неделю будет таким трудным. Зато какая обоюдная польза!
Уговорив Людмилу Ивановну и растопив в пламени короткой речи непрочный скепсис остальных работниц цеха, я помчался к директору, чтобы вырвать у него окончательное «добро».