В автобусе читаю «Любителя кино» Перси. Понятно, почему Нику так нравится эта книга. Речь в ней идет об одном меланхолике, который вечно ищет и ищет, но так и не находит необходимое. Он ходит в кино, встречается со своей секретаршей и женится на кузине. А еще пространно говорит о некоем «недомогании», и я прекрасно понимаю, что имеется в виду.
В Лимоне на неделю снимаю грязную комнатку в центре города и брожу по барам, пропахшим мускусом. Местные жители говорят по-английски с очень сильным акцентом, их с трудом можно понять. Повсюду на улицах играет музыка; на каждом шагу встречаются молодые американки в сопровождении красивых мужчин-ямайцев. Везде показываю портреты парочки из желтого «фольксвагена» и спрашиваю, не видел ли кто-нибудь этих людей. Лимон очень сильно отличается от городов на Тихоокеанском побережье: серфингисты не образуют здесь тесного сообщества, это, скорее, урбанистические джунгли. Люди разглядывают рисунки и жмут плечами, некоторые смотрят на меня как на сумасшедшую.
Десятки раз за день предлагают марихуану, кокаин и героин. На улицах я старательно игнорирую свист и страстные стоны и уклоняюсь от местных кавалеров, оценивающих секс со мной под пальмой в двадцать долларов. Прежде подобные места испугали бы меня, но теперь, видимо, уже нечего терять.
Однажды вечером, когда я ловлю такси, возвращаясь в мотель, ко мне приближается странный мужчина. Он озирается, и когда убеждается, что вокруг никого нет, приставляет к моей шее нож и увлекает в аллею. «Не ори». Чуть усиливая нажим, он шепчет на ухо непристойности, одновременно хватая за бедра. От грязной рубашки разит потом и текилой. Сердце у меня бешено колотится. Лезвие ножа теплое, а не холодное, как я себе раньше представляла. Бандит разрезает одну из бретелек платья и слегка рассекает кожу, потом пытается расстегнуть ширинку. Понимаю, что он собирается меня изнасиловать, и с удивлением отмечаю у себя отсутствие страха. Я словно раздвоилась — с одной стороны, хочется сопротивляться или бежать, с другой — просто покориться. Кажется, будто все к тому и шло.
Потом чувствую на своем лице что-то горячее и влажное — пьянчуга целует меня. Дыхание у него гнусное; когда насильник лезет своим толстым языком мне в рот, чуть не задыхаюсь. Если я умру, не увижу ребенка Аннабель и никто никогда не найдет Эмму.
— СПИД, — отталкиваю его и едва не кричу: — Yo tengo AIDS![17]
Головорез запрокидывает голову и хохочет, потом проводит тупой стороной лезвия по моей шее, по груди и выпускает. Выхватывает сумочку и неверными шагами бредет прочь.
— Тебе сегодня повезло, gringa[18], — бросает через плечо и смеется. — В следующий раз не повезет.
Бегу на людную улицу. Кошелек с деньгами у меня на талии, под одеждой. Пьяный грабитель его не заметил. В нем все мои наличные и паспорт. К счастью, фотоаппарат остался в мотеле. Дрожа, я наконец ловлю такси и возвращаюсь.
Долго стою в крошечной душевой и все еще чувствую на коже грубые пальцы. Злость сильнее, чем страх. В конце концов, я взрослая, могла спастись бегством. А ребенок? Что может сделать ребенок?
Собираю вещи и лежу на застеленной кровати в ожидании рассвета. В соседней комнате плачут дети, мать пытается успокоить их ласковыми словами. Потом начинает орать мужчина, его гневная тирада завершается звуком пощечины; женщина плачет, раздается еще одна пощечина, и наступает тишина.
Представляю себе, что кто-то бьет Эмму. Или еще хуже.
Сижу на краю кровати, и сердце бешено колотится. Мысленно снова и снова прокручиваю случившееся. Хочется домой — просто сесть на следующий же самолет в Сан-Франциско и вернуться в знакомый город, окутанный знакомым туманом. Сяду в такси, приеду к себе и буду долго нежиться в ванне, смывая с себя дорожную грязь. Засну в своей кровати, а проснувшись, услышу знакомый шум транспорта. Достану из шкафа чистую рубашку и чистые брюки и переоденусь под звуки любимой музыки, а потом постучу к Нелл и выпьем с ней по чашечке вкусного крепкого кофе.