- В сторону придется! - заявил Дубок. - Вон туда, к камешкам. И народу там поменьше, да и лодку есть где приютить.
Им пришлось спуститься почти на километр от пристани.
Дубок выдернул на пологий песчаный берег ялик, оттащил подальше, за береговые камни, и перевернул. Подсунул под него весла. В полусотне шагов от берега поднимались вверх мощные, позеленевшие внизу стены форта с квадратными бойницами, из которых выглядывали на рейд черные стволы пушек.
Дубок огляделся вокруг.
- Ненадежно! - заключил он. - Мальчишня вон бродит, такая шустрая. Уведут ялик, как есть уведут.
- Оставайся здесь, карауль.
- Что вы, боярышня.
- Опять?
- Да как я могу вас одну отпустить? Ваш братец что наказывал? А если с вами что дорогой случится?
- Что со мной случится?
- Вдруг напугает кто.
- Так уж меня и напугают.
- А вы не храбритесь, он правильно говорил. Мешок на голову, и ваша шпага ни при чем. Охнуть не успеете.
- Приходилось, что ли, мешок-то на голову?
- Приходилось там или не приходилось... А только народ здесь, поглядите сами: разбойник на разбойнике. Нет, пропади он ялик, а одну вас не отпущу.
- Тогда пошли.
- Разрешите мне наперед.
Дубок расстегнул верхние пуговицы камзола, чтобы были видны рукоятки пистолетов, поглубже, нахлобучил шляпу и, расправив плечи пошире, двинулся в толпу.
Ника, не отставая, последовала за ним. Они на ходу увернулись от двух негров, которые несли подвешенную к жерди здоровенную свинью, которая истошно верещала на всю пристань, и начали пробиваться через толпу к выходу в город.
Уверенные действия Дубка, подкрепленные видом его артиллерии, и следом хорошо одетый молодой человек в завитом парике и при шпаге видимо, дворянин! - производили впечатление на встречных, дорогу им уступали, хоть и не без труда. Нерасторопных Дубок просто брал "на плечо", кто-то гневно оборачивался, раскрывал было рот, но, приглядевшись, замолкал в нерешительности.
Наконец, пристань осталась позади.
Они выбрались на широкую и просторную улицу, выложенную тем же тесаным камнем, когда-то белую, как и большинство построек вокруг, а сейчас затертую грязными подошвами сапог, замазанную давлеными банановыми и апельсиновыми корками и ореховой скорлупой.
Народа и здесь толкалось порядочно, хотя и меньше, нежели на набережной, да и народ был уже другой. Если на берегу все были заняты каким-то делом, а толкотня и суета были результатом хлопотливой торговой или еще какой-либо деятельности, то здесь, на городской улице, никто никуда не спешил.
Как можно догадаться, это были все матросы со стоявших на рейде кораблей. Беззаботно и бесцельно, в одиночку и группами, они бродили по улице, от одного кабачка к другому, или сидели за бутылками, пили, кричали и пели.
Многие поверх рваных грязных рубах натянули щегольские бархатные камзолы - явно с чужого плеча, - обшитые золотыми галунами и дорогими и уже ободранными кружевами. Штаны из пурпурного и лилового шелка, украшенные ручной вышивкой по поясу, были залиты вином и заляпаны сальными пальцами.
Даже много чего повидавший Дубок и тот несколько оторопело озирался вокруг.
- У них, что, праздник сегодня какой?
- Вряд ли, - отозвалась Ника, с великим любопытством разглядывавшая всю эту шумную пеструю толпу. - По-моему, здесь каждый день так.
Они остановились возле длинного двухэтажного дома, сложенного не из камня, как большинство местных строений, а из мачтовых бревен.
Решетчатые окна были распахнуты настежь, из них на улицу неслись те же звуки пьяного до отчаянности разгула, тяжелый топот кованых каблуков, высокий и пронзительный дребезг мандолины и пьяный визгливый женский смех.
- "Большой Дом", - прочитала Ника вывеску над дверями. - "Джон Литтон".
- Что? - не расслышал Дубок.
- Улица, говорю, веселая. В каждом доме либо кафе...
- Кафе? - переспросил Дубок.
- Ну, забегаловка, - кабак, словом.
- Это верно. Тверезого, как есть, ни одного на улице не вижу.
Неподалеку от широкого крыльца "Большого Дома" грузный, загоревший до черноты матрос в роскошном атласном кафтане, лопнувшем по швам на широкой спине, тщетно пытался подняться с мостовой.
Ноги его уже плохо держали, и он упирался руками, и сейчас очень походил на встающую с земли корову, которая - это Ника помнила еще по Марку Твену - вначале поднимается на задние ноги; но, как только матрос уже собирался выпрямиться, кто-либо из прохожих, которым он загораживал дорогу, небрежно отталкивал его, и он опять кулем валился на мостовую.
Из дверей "Большого Дома" выбрались еще два подобных джентльмена, с трудом спустившись к стене, упираясь головами.
- Надо же! - сокрушался Дубок. - Боярышне на такой срам и смотреть зазорно. Куда идти-то?
Боярышню окружающий разгул смущал мало: пьяных она не видела, что ли? Однако сейчас ей нужна церковь святого Себастьяна. Ника не знала, где ее искать, и не видала, у кого бы о ней спросить.
За время своих странствий по чужбинам Дубок успел усвоить начало разговорного языка своих случайных хозяев: он тут же поймал за шиворот куда-то спешащего по своим делам мальчишку с физиономией цвета "кофе с молоком" и на смеси испанского с английским - Ника не поняла ничего, но Дубок как-то разобрался - тут же получил нужную информацию.
Желая отблагодарить консультанта. Ника вытащила из кармана первую попавшуюся под руку монету, - Дубок даже охнул, увидя золотую гинею, вместо нее дал мальчишке подзатыльник, и тот умчался, довольный хотя бы тем, что оказался полезным таким важным джентльменам.
3
Церковь святого Себастьяна отыскалась на окраине города, в тупичке небольшой улочки. Плотная заросль неизвестных Нике кустарников стреловидные листья с гроздьями ярко-желтых цветов - надежно отгораживала церковь от кабацкою шума, здесь было тихо и покойно, и сама церковь, сложенная из серою песчаника, выглядела скромно и незаметно, видимо, была построена еще в давние времена, до того, как Порт-Ройял стал флибустьерской столицей в Карибском море на перекрестке водяных дорог золотых испано-португальских каравелл.
За невысокой оградкой из того же серою песчаника был сад, что там росло. Ника разобрать не смогла. Темная фигура садовника в длинном подряснике с корзиной в руках бродила среди кустов.