С тяжелым сердцем я поблагодарил финансистов за старания и решил оставить все как есть. Я понял, что ничего не могу поделать. Кто я такой, чтобы вмешиваться в дела людей в чужой стране? Быть может, все обстояло не так уж плохо, как мне дали понять. Ну разве можно оставить без средств к существованию целую семью? Увы, я очень хорошо знал, что можно.
И все-таки я понятия не имел, как мне разрешить эту проблему. Нет, уж лучше сосредоточиться на будничных делах школы.
А на горизонте перед нами маячило несколько весьма актуальных задач: близилось Рождество, и надо было организовывать рождественское богослужение с гимнами и заключительное собрание. Через пару недель на футбольный матч приедут дети из Начальной школы Виктория-Фоллз, частного заведения в Зимбабве, в основном для белых, а прощальное напутствие Грэхема сводилось к тому, что если мы проиграем и этот матч, то нам останется лишь «собрать вещи и поехать домой». Судя по всему, от него ускользнула нелогичность сей фразы. Но еще более важным было то, что детям предстояли экзамены, и я был уверен, что злобная инспекторша будет весьма пристально следить за их результатами. К счастью, готовность моих учеников и коллег подразумевала, что по крайней мере теоретически мы могли быть вполне в себе уверены.
«Вести ангельской внемли» звучит совершенно по-другому на жаре, а здесь под Рождество обычно бывает около ста градусов по Фаренгейту. И все же дети, под руководством миссис Сичилонго, величественно восседавшей за своим любимым роялем, были неимоверно счастливы повторять этот и десяток других гимнов по десять раз на дню. Порой я слышал, как ребятишки напевают их и по дороге домой. За исключением одного довольно неприятного инцидента, приготовления к празднику проходили гладко.
Репетициям гимнов отводилось время после утренней перемены, и поскольку сомневаться в способностях миссис Сичилонго в одиночку контролировать целую школу — всего-то семьдесят детей — не приходилось, я обычно оставался в нашей маленькой учительской, потягивая кофе и обмениваясь опытом и занимательными историями с Кибонье и миссис Кранц. И вот однажды утром, наслаждаясь исходящими из актового зала мелодичными звуками, я гулял по тенистой аллее. Пастыри пасли стада свои без всяких нареканий, как вдруг миссис Сичилонго столкнулась с технической проблемой. Она внезапно обнаружила, что часть нот на верхах клавиатуры — или же это были низы — как будто больше не звучит как следует. Вместо резонирующего чистого благозвучия клавиши теперь издавали какое-то «пронк».
— Сидите, все сидите, — миссис Сичилонго махнула пухленькими пальцами на поднявшуюся волну добровольных помощников. — Ну-ка посмотрим, что там стряслось.
Учительница открыла крышку рояля и всмотрелась. А потом закричала. И еще раз. Причем очень громко. Все в ужасе наблюдали, как из глубин рояля извиваясь, поднялась голова, а затем и раскрылся капюшон мозамбикской плюющейся кобры. А называется эта змея так потому, что имеет пагубную привычку плеваться — плеваться ядом в глаза первому встречному. Слюна кобры, если попадет в глаза, мгновенно ослепляет и оставляет жертву беззащитной перед ее нападением и смертельным укусом.
Я моментально продумал план эвакуации, однако затем решил просто присоединиться к массовому паническому бегству. В это трудно поверить, но семьдесят детей, одна крупная учительница музыки и один довольно тощий директор школы умудрились проскочить через маленькую дверь практически одновременно.
— Займитесь ей, мистер Манго, прогоните скорее змею! — кричала уже в истерике миссис Сичилонго.
— Я? Но почему я? Я ничего не знаю о змеях!
— Вы обязаны! Вы директор!
— Послушайте, мне кажется, в моем контракте вы не найдете пункта, где говорилось бы о… Вообще-то я не подписывал контракт, но…
— Габамукуни! — Миссис Сичилонго бросилась на шею изумленному садовнику, который как раз появился из-за угла, желая выяснить, из-за чего поднялась такая суматоха.