Несколько месяцев прошло без единой записи, и Иммануэль оставалось только догадываться, что в этот период Мириам держали под стражей в Обители Пророка. А потом: «Они отняли его у меня. Они отвели его на костер. Пламя поднялось так высоко. Они заставили меня смотреть, как огонь забирает его».
Иммануэль пыталась сдержать слезы, но несколько слезинок все равно сорвались с ресниц. Она заставила себя перевернуть страницу. Следующая запись была датирована «летом года Омеги». Запись гласила: «Я жду ребенка».
Слезы потекли ручьем, и Иммануэль прервалась, вытирая лицо рукавом ночной сорочки. Следующая запись была сделана «зимой Омеги», целых восемь месяцев спустя предыдущей. Иммануэль прочла: «Я видела зло этого мира, и я полюбила его».
Со временем записи приобретали все более и более странный вид. Размашистый каллиграфический почерк, в котором Иммануэль уже узнавала руку своей матери, стал неряшливым, как будто она писала в дневник в темноте. Рисунки тоже изменились. Портреты и пейзажи превратились в лихорадочные каракули, абстракции, забрызганные кляксами, до того маловразумительные, что Иммануэль смутно понимала, что на них изображено. На одном таком рисунке женщину, согнувшуюся в три погибели, похоже, рвало ветвями деревьев. На другом – автопортрете Мириам – она стояла нагая, одной рукой обнимая себя за груди. Ее распущенные волосы спадали по спине, а на животе, округлившемся от бремени, был начертан неровный символ, напомнивший Иммануэль о печатях, которыми клеймили невест между бровями, только намного большего размера.
На следующей странице сплетались в одно целое две женские фигуры. Нагие, как и все женщины на рисунках, они держались за руки. У обеих меж бровей виднелось то, что Иммануэль поначалу приняла за печать пророка. Только при ближайшем рассмотрении она заметила, что звезда в середине этой печати была семиконечной вместо привычной восьмиконечной. В углу рисунка стояло название и дата: «Возлюбленные. Зима года Омеги». Это были те самые женщины, которых видела в лесу Иммануэль. Женщины, которые вверили ей этот дневник. Не какие-то случайные женщины, а сами Возлюбленные, Иаиль и Мерси, ведьмы и служанки Темной Матери, погибшие в огне Священной Войны, расплачиваясь за свои грехи и распутство.
Каким-то образом, вопреки всякой логике, они были живы в Темном Лесу, и ее мать была с ними знакома. Возможно, жила с ними. Иначе зачем бы ведьмы отдали ее дневник Иммануэль? Иначе откуда бы в нем взялись портреты ведьм? Возможно, Возлюбленные считали, что выполняют волю Мириам, когда отдавали его Иммануэль? И это стоило расценивать как некое подобие наследства? Выполнение обещания, давным-давно данного Мириам?
Потрясенная до глубины души, Иммануэль вернулась к изучению дневника. Записи становились короче и реже. Остались в основном только простенькие наброски, то и дело перемежаемые неразборчивыми зарисовками. На одном из рисунков были изображены два дуба со странными вильчатыми символами, вырезанными в их стволах. А сразу за деревьями, в небольшой лощине посреди Темного Леса, стояла маленькая пасторальная хижина. Иммануэль не сразу сообразила, что именно видит перед собой. Это была та самая хижина, где, со слов Мириам, она провела зиму после своего бегства в Темный Лес.
Иммануэль продолжала листать странную тетрадь – казалось неправильным и дальше называть ее дневником, учитывая, насколько бессвязными стали записи. Но один рисунок привлек ее внимание. На переднем плане проступало лицо – штрихованная линия рта, два узких глаза, полные губы и длинный кривой нос, казавшийся сломанным. А на фоне маячил искривленный абрис обнаженной женщины, у которой вместо головы было нечто, что Иммануэль описала бы как череп оленя, увенчанный развесистыми рогами.
Лилит.
Имя невольно всплыло в памяти Иммануэль, обрывком истории, которую пересказывали друг другу у костров или нашептывали по секрету, прячась за сложенными ладонями. Лилит, дочь Темной Матери. Владычица грехов. Королева-ведьма Темного Леса. Иммануэль узнала бы ее где угодно.
Следующую страницу занимал рисунок женщины, выходящей из какого-то будто бы озера. Как и Возлюбленные, она была без одежды, и длинные черные волосы безжизненно свисали с ее плеч. Рисунок назывался «Далила, ведьма воды». А рядом – приписано: «Я снова видела Зверя и ее дев. По ночам в лесу я слышу их возгласы. Они взывают ко мне, и я взываю к ним. И нет любви более чистой».