Урумчи — город изначально уйгурский, за последние годы был оккупирован пришлыми китайцами — неприхотливыми, трудолюбивыми и, главное, невероятно плодовитыми. Теперь предприимчивые дети Поднебесной превосходили аборигенов численностью раз в пять. Они захватили в «Северных воротах» практически весь серьезный бизнес, вплоть до криминального, так что коренное древнее племя вынуждено было пробавляться по большей части уличной стряпней, мелким рэкетом да «разводкой лаоваев». В китайском языке нет разницы между словами «иностранец» и «лох»…
Идущий вдоль бесконечных торговых рядов в уйгурском квартале украинский летчик в изрядно помятой форменной белой рубашке с нашивками на коротких рукавах был явлением здесь привычным и ажиотажа не вызывал. Как писал великий Конфуций: «Рыба ищет где глубже, а украинский лаовай — где дешевле». И еще добавлял мудрец: «Когда родился хохол-цзы, то уйгур-цзы заплакал»…
Чад, стоящий на запруженных улицах, наглухо забивал ноздри. Бортоператор транспортного Ил-76, Константин Васильев, выбросил в урну жирные листы оберточной бумаги и, утирая пот со лба, отошел от лотка, где торговали очень вкусными и на удивление дешевыми лагманами.
Все время, пока он ел, сын хозяина-повара, молодой высокий уйгур с традиционным кинжалом на поясе на сносном русском пытался предложить свои услуги в качестве посредника широкого профиля. Убедившись, что летчик не имеет ни малейшего желания ни выкупить партию ноутбуков или приобрести «настоящий Роллекс» за сто юаней, ни стать счастливым обладателем дозы «чистейшего» героина, парень попытался заинтересовать Константина девочками.
Уйгурки, высокие, с черными, как смоль, волосами и миндалевидными раскосыми глазами, в качестве «жриц любви» у летчиков котировались гораздо выше, чем монголки и китаянки, и Васильев был не прочь развлечься, благо вылет завтра, и свободного времени осталось изрядно. Летчик поинтересовался насчет цены и удивленно крякнул. Уйгурский бизнесмен не мелочился, и сходу предложил шестьсот юаней за час.
Константин не первый раз был в Урумчи и отлично знал расценки. За четыре или пять сотен юаней можно взять в отеле искусную девочку на всю ночь. Если жаль шести сотен — можно заглянуть в «массажный салон» или «парикмахерскую», под которые в Китае маскируют бюджетные бордели. Здесь в пятьдесят-сто юаней обойдется легальная часть услуг, стрижка. Доплатишь две или три сотни сверху — и парикмахерша, проводив клиента в заднюю комнатку, скинет халатик. Индивидуалки, что гуляют на улицах, предлагают себя всего за двести-триста юаней, но это без места. С такой еще придется тратить время и деньги на поиски подходящей койки. Не к стене же её прислонять…
Летуны помоложе ухитрялись кадрить студенток «за просто так», благо даже крошечные зарплаты украинских пилотов здесь, в Китае считались вполне приличным доходом. Порой было достаточно получить свое, сводив «избранницу» в одно из недорогих кафе. Но Константин уже вышел из того возраста, чтобы на него западали юные китаянки. Да и хотелось выспаться перед полетом.
Грузовые рейсы частных авиакомпаний бывшего СССР имели свои неписаные законы, узнай о которых европейские или американские пилоты, волосы у буржуинов встали бы дыбом. Дело в том, что работодатели то ли из повсеместного жлобства, то ли из инстинктивной нелюбви к налогам, выплачивали своим летчикам символические оклады. Но при этом закрывали глаза на то, что экипажи брали на борт дополнительный неучтенный груз, а выручку за доставку левака делили между собой. Так трансформировался в условиях постсоветской рыночной экономики старый добрый социалистический принцип: «Если вы делаете вид, что платите, то мы делаем вид, что работаем».
Но авиационные перевозки приносили всем, кто был связан с этим бизнесом, баснословные доходы, поэтому такое положение дел устраивало и работников, и работодателей. Даже несмотря на то, что подобный род деятельности на языке аналитиков именовался как «экономически запрограммированные катастрофы», что, собственно и доказывала мрачная статистика воздушных происшествий.
От вечного «давай-давай», постоянных перегрузов и скверного технического обслуживания потрепанные, еще советские самолеты периодически выходили из строя в самый неподходящий момент, а пилоты и инженеры очень быстро проникались каким-то безысходным бытовым фатализмом. Чему способствовало и то, что во время многоэтапных перелетов они постоянно находились в состоянии хронического стресса и усталости. Васильеву этот фатализм позволял худо — бедно жить, храня в глубине души мрачную тайну.
Из Урумчи самолет Константина летел в Бишкек с грузом поддельных кроссовок, оттуда в Стамбул, где предстояло принять на борт груз сантехники. Из Стамбула в Конго, так как сантехника предназначалась для строящегося в Браззавиле отеля, а оттуда уже на регламент в Гостомель.
Из Русы Васильев уехал давно и вспоминать о ней не любил. Он слишком долго надеялся на то, что жизнь хоть как-то наладится и упорно не писал рапорт на увольнение. Не хватило духу и уехать в Россию — пусть плохая, но хоть как-то налаженная украинская жизнь казалась синицей в руке. Лишь после того, как «Борт 262» списали и разрезали на куски, а полк начисто сократили, Константин нашел в себе силы уйти в «коммерсанты» и вот уже несколько лет летал в составе сменного экипажа старенького грузовика Ил-76, принадлежащего украинской частной авиакомпании.
Происшествие в августе восемьдесят седьмого он, будучи человеком замкнутым, постарался забыть. Точнее, спрятал в самом дальнем уголке памяти и завалил коробками с разным хламом, вроде выпускного вечера и первого в жизни пьяного секса. Чтобы, неровен час, не вспомнить в подробностях…
Хотя подробности время от времени возвращались. Вот и сейчас чадная уйгурская улица вдруг отошла куда-то на задний план, и перед глазами бывшего оператора вооружения встала титановая сигара бомбового контейнера с открытым лючком панели. Из которой он, щуря глаза в темноте и боясь даже вздохнуть, вывинчивает блок управления…
В экипажах, допущенных к испытательным сбросам ядерных специзделий, оператор вооружения получает особую подготовку. Если, как в тот проклятый раз, снаряженное изделие останется на борту, по инструкции самолет должен уйти на безлюдный новоземельский аэродром, а оператор выполнить последовательность действий, предотвращающих срабатывание и подрыв.
Бомбу, которую в суматохе им подвесили в тот раз, Васильев раньше не видел. Из сбивчивого предполетного инструктажа узнал лишь, что это какой-то экспериментальный заряд, который лет пять провел в «автономной консервации», да изучил карту расположения управляющих органов и демонтируемых в случае нештатной ситуации блоков…
Ночью в Русе, закончив свою работу, он, дождавшись, когда контейнер покроется слоем хвороста и земли, тут же и прикопал извлеченный блок. Не с собой же его забирать, в самом деле.
Будучи знаком с техническими деталями, он знал и понимал больше, чем остальные, а переживал, наверное, сильнее всех. Потому и старался не общаться с остальными членами «братства бомбы», которые понемногу оставляли наш бренный мир. Инженер Николай давно спился и умер от цирроза. О судьбе радиста Сергея он ничего не знал. Командир Емельянов стал большой шишкой, вторым лицом в богатой компании и чурался менее удачливых друзей. Витя Сербин тихо спивался в Русе, где штурман так и остался, получив «под дембель» квартиру. Если занесет в Русу, ведь не отбояришься, с досадой подумал Константин. Пить придется всякую гадость. И в сотый раз слушать убогие байки.
Отвязавшись, наконец, от назойливого лагманного «бизнесмена», нагруженный пакетами и коробками, Васильев двинулся по улице в поисках такси, чтобы вернуться в недорогую гостиницу. Однако затронутая уйгуром струна под названием «девоцьку хоцес?» продолжала тихо звенеть. «Отоспаться и потом можно», подумал летчик и, поймав, машину, отправился в район Сийюй. Там располагались два русских ресторана «Шанхайский квартал», и «Надежда», вокруг которых буйным цветом цвели заведения подешевле — молодежные дискотеки, массажные салоны и пресловутые «парикмахерские».