Кастелар дивится обилию книг.
— Зачем вам столько?! — восклицает он. — Вы же не духовное лицо.
Вообще-то, книг у меня не больше сотни, и часть из них учебники. И потом, разве Гутенберг не жил до Колумба?
— А переплеты убогие! — Кажется, при виде негодных обложек он снова обретает уверенность в себе.
Надо полагать, в его время книги были редкостью и стоили очень дорого. Ну и мягких обложек, конечно, тогдашний мир не знал.
Заметив пару журналов, дон Луис недовольно качает головой — они и впрямь кричаще-пестрые.
— Давайте показывайте ваши покои, — снова переходит похититель на грубый тон.
Я подчиняюсь. И стараюсь объяснять как можно понятней. Он уже видел (то есть увидит) в Пуэрто-Айоре водопроводные краны и унитазы со сливом.
— Как же вымыться хочется! — вздыхаю я.
Принять бы горячий душ да переодеться в чистое — тогда, дон Луис, мне и вашего рая не надо.
— Соблаговолите, ежели вам угодно. Но только в моем присутствии! Я должен видеть все, что вы делаете.
— Что? Даже… гм… даже это?
Смутить его, оказывается, можно. А вот переубедить…
— Уж не обессудьте, сударыня. Я, конечно, отвернусь, но буду видеть достаточно, чтобы вы не отважились на какой-нибудь трюк. Смелости вам не занимать, и наверняка тут имеются неизвестные мне устройства.
Ах, если бы! Какая жалость, что нет у меня привычки держать в комоде под нижним бельем пистолет сорок пятого калибра.
До чего же трудно убедить Кастелара, что стоячий пылесос — не пушка! Приходится тащить штуковину в гостиную и демонстрировать. Улыбка делает испанца почти похожим на нормального человека.
— По мне, так лучше простая уборщица, она не воет бешеным волком, — комментирует он.
Оставив пылесос в гостиной, мы спускаемся в коридор и проходим на кухню. Там испанец восхищается газовой плитой с автоподжигом.
Чем не предлог, чтобы сказать:
— Хочу сэндвич с пивом. Сэндвич — это еда. А вам? Теплую воду и полусырую черепашину, как вы привыкли?
— Вы предлагаете мне свое гостеприимство? — удивленно спрашивает он.
— Можно и так сказать.
Поразмыслив, он отказывается:
— Премного благодарю, но у меня все-таки есть совесть, и я не могу преломить с вами хлеб.
Как трогательно! И забавно.
— Не слишком ли это старомодно? И если мне не изменяет память, это в ваше время Борджиа прославились своими проделками? Или раньше? Давайте считать, что мы враги, садящиеся за стол переговоров.
Он наклоняет голову, снимает шлем и водружает на кухонную стойку.
— Сударыня, у вас доброе и благородное сердце.
Пища восстановит мои силы — и, возможно, сытость обезоружит конкистадора. И не только сытость. Я могу быть соблазнительной, когда захочу.
Надо вытянуть из него как можно больше сведений. И быть начеку.
Ах, как бы все это было увлекательно — если бы не было так страшно.
Он наблюдает за моими манипуляциями с кофеваркой. Интересуется содержимым холодильника, вздрагивает при хлопках, когда я откупориваю пиво. Делаю глоток и протягиваю ему банку.
— Видите, не отравлено. Присаживайтесь.
Он устраивается за столом. Я вожусь с хлебом, сыром и прочей снедью.
— Необычное питье, — говорит он.
Надо думать, средневековое пиво сильно отличалось от нашего.
— Вы бы предпочли вино? У меня есть.
— Нет, мне нужен ясный ум.
Увы, от калифорнийского пива не сомлеет даже кошка.
— Сеньорита Ванда, расскажите о себе.
— Если вы, сеньор Луис, поступите так же.
Расставляю на столе тарелки. Беседуем. До чего же интересная ему досталась судьба! Хотя, по его мнению, моя ничуть не уступает. Но я-то женщина. С точки зрения средневекового испанца, моя жизнь должна быть посвящена воспитанию потомства, домашнему хозяйству и молитвам. Исключением из этого правила может быть разве что королева Изабелла Первая.
Вот и хорошо. Надо, чтобы он меня недооценивал.
А чтобы этого добиться, нужны специальные приемы. Жаль, что я не обучена восторженно хлопать ресницами и провоцировать мужчин на хвастовство.
Значит, нужно учиться на ходу.
Чтобы свидания не превращались в борцовские матчи, надо их своевременно прекращать. Так я и поступаю, если парень считает женщин существами второго сорта.
Впрочем, Луис ведет себя не по-скотски, он вежлив и выполняет обещания. Неуступчив, но деликатен… Убийца, расист, фанатик — плоть от плоти своего мира. Человек слова, бесстрашный, готовый жизнь отдать за други своя. Его амбиции достойны Карла Великого. Нежный полузабытый образ оставленной в Испании матери — женщины бедной, но гордой. У него нет чувства юмора, но он пылкий романтик.